— Неужели? Весь ушел? Это точно? Он что, забрал все свои
чемоданы?
— Забрал, и не только свои, но сейчас тебе это зачем? Или ты
хотела звонить в милицию? Подумала бы лучше о своем здоровье.
Если честно, я сама не знала чего хотела, а здоровье мое
всегда было в руках Ивановой, теперь же особенно.
— Людмила, ты же в курсе, человек больше всего боится
неизвестности, а ты меня держишь в ней уже несколько минут. Так я никогда не
поправлюсь.
Она вздохнула, закатывая глаза и давая понять, что я
замучила ее, будто кто-то тут ей навязывается. Я, вообще-то, лежу в собственной
спальне, и идти мне совершенно некуда, разве что сделать пробежку по подругам,
которых не видела десять дней. Так значит от Маруси ушел любовник. Весь. Значит
я была права. Ох, как я ей теперь скажу! Как напомню этой дурочке что я была
права! Никогда меня не слушает, ну да теперь, когда я оказалась права, будет
умней и, надеюсь, станет прислушиваться к моим советам. А-аа! Боже! Ужас! А
вдруг он вернется? На этих любовников никогда нельзя положиться. Бегают
туда-сюда. Вот возьмет и вернется, а эта дурочка Маруся примет его с
распростертыми объятиями и будет счастлива, что же я тогда ей скажу? Тогда,
выходит, я уже не права?
От мысли этой меня бросило в пот.
— Чего ты боишься? — тем временем вопрошала меня Иванова, о
которой (к своему стыду) за Марусей я совсем забыла. — Скажи мне, чего ты
боишься? — говорила она, словно печатая слова.
— Как чего? — изумилась я, когда, по-моему, здесь и так все
ясно. — Конечно же того, что к Марусе вернется любовник. Во-первых, это никуда
не годится, начнет пить Марусе кровь, будто без него это делать некому, когда у
Маруси столько подруг. А во-вторых, я окажусь неправа, а это вредно для Маруси.
От таких понятных и логичных объяснений Иванова почему-то
пришла в ужас.
— Боже! — завопила она, складывая руки на груди и скорбно
качая головой. — Боже!!! Боже мой, боже!!! Какая каша у тебя в голове! Как же
ты живешь на свете с месивом вместо мозгов?
— Неплохо живу, сама знаешь, — ответила я и тут же
возмутилась: — А вот как ты живешь? На тебя, Иванова, никогда не угодишь. Все
нормально, нормально, а потом, вдруг, как закричишь ни с того ни с сего, да еще
попрекать мозгами начинаешь. Считаешь себя самой умной, гордишься своим высоким
выпуклым лбом?
— Горжусь.
— А не знаешь почему он выпуклый. Сказать тебе? Хочешь?
Хочешь скажу?
— Ну скажи, — снисходительно разрешила Иванова. — Скажи, раз
тебе так нетерпится.
— У тебя просто бомбаж мозгов. Обычный бомбаж, вот лоб и
вздулся. Он вспучился, от бомбажа, тебе понятно? Тут плакать надо, а не
радоваться. И не говори мне, не говори мне, что у меня бомбажа не будет
никогда, потому что нет мозгов. Я наперед всегда знаю что ты хочешь сказать.
Будет и у меня когда-нибудь бомбаж, если не прекращу с тобой водиться.
Иванова не рассердилась и не закричала. Она рассмеялась.
Просто рассмеялась и сказала:
— Зря бунтуешь, я всего лишь спросила чего ты боишься?
— А разве я не ответила? Так тебе не нравится мой ответ.
— Но до этого речь шла совсем о другом. Ты говорила про
неизвестность и утверждала, что больше всего человек боится именно ее.
— Ах, так ты этот вопрос задавала? Час от часу с тобой не
легче!
Как тут оставаться спокойной? Особенно если учесть, что
вопрос задает убийца шестерых человек, и ты находишься с этой убийцей один на
один в очень беспомощном состоянии.
— Как тебе сказать, Иванова, — тоскливо зевая ответствовала
я. — Если не учитывать возвращение любовника Маруси, то на первый взгляд,
конечно, мне бояться нечего, но присмотревшись хорошенько, можно заметить, что
мир полон опасностей. Вот к примеру укусит меня какой-нибудь клоп и приключится
чума. Или люстра. Висит она как-то косо и, главное, у меня над головой. Может
оборваться в любой момент. Говорила же мерзавцу мужу…
— Которому? — ехидно поинтересовалась Иванова.
— Четвертому, — удовлетворила ее любопытство я. — Говорила
ему: “Закрепи люстру, негодяй. Висит на волоске от твоей смерти.” И что делает
он? Предлагает поменяться местами. Теперь эта люстра висит над моей головой. А
ей и так немало досталось. А ты, Иванова, спрашиваешь, задаешь неуместные
вопросы, когда жизнь так сложна и непредсказуема.
Иванова покачала головой.
— Паясничаешь?
— Паясничаю, — с присущей мне самокритичностью призналась я.
— Фиглярствуешь?
— Фиглярствую.
— Да?
— Да.
— А у самой полные штаны от страха?
— Поясничаю и фиглярствую, да, а что прикажешь с такими
штанами делать? Ты же садистка, Иванова, тебе же доставляет удовольствие
издеваться над беспомощными людьми.
Иванова усмехнулась.
— Вот за что люблю тебя, заразу, так за твой паганый язык.
Всегда знаешь как укусить побольней. Смотрю и учусь, словно мне это может
пригодиться.
Мое плохое состояние не располагало к бесполезным
разговоров. Хотелось правды.
— Иванова, — сказала я, отдавая себе отчет, что сейчас буду
врать. — Раз уж ты не убила меня и призналась в своих грехах, так уж расскажи
что тебя на эти грехи толкнуло. Я прощу тебя и дело с концом. Живи дальше,
только не показывайся мне на глаза.
При слове “живи” она грустно покачала головой и сказала то,
что заставило меня понять: Иванову я люблю, хоть она и мерзавка. И пусть меня
за это режут на части.
— А вот жить-то мне, Софья, уже не придется, — сказала
Иванова, и душа моя облилась слезами.
— Почему не придется? — спросила я. — Не способна ты на
самоубийство, а я тебе здесь ничем не помогу по причине своей нравственности и,
главное, слабости.
— На самоубийство я действительно не способна, да и без того
сосчитаны все мои денечки. Знаешь как люди устроены?
— Конечно знаю, — охотно подтвердила я.
— Ничего ты не знаешь, — развеяла мое заблуждение Иванова. —
Люди думают, что они бессмертны. До тех пор пока жизнь не покажет им свой
кулак. Мы понятия не имеем что такое здоровье, когда оно у нас есть, и лишь с
исчезновением его начинаем понимать в чем было истинное счастье. Всю жизнь я
сталкивалась с чужими страданиями, наивно полагая, что меня они не коснутся.
Лечила других людей, не подозревая, что как раз себя-то вылечить и не смогу. И
вот стою на краю могилы и понимаю как глупо прожита жизнь. А я смертельно
больна и ничего уж нельзя исправить.
Это было так красиво и так поэтично, что я заслушалась, но
быстро вспомнила кто есть на самом деле эта Иванова, и очнулась.
