Пока Катон глазел на баржу со слонами, целая секция ее борта была убрана, палубу соединили с пристанью широким бревенчатым настилом. Потом моряки опустили в трюм прочный пандус, по которому, как и по всему пути до причала, рассыпали смесь земли и соломы. После непривычного, связанного с теснотой и качкой путешествия в трюмах слоны могли прийти в возбуждение, и знакомые запахи предназначались, чтобы их успокоить. Убедившись, что все готово, капитан отдал приказ приступить к разгрузке. Снизу донеслись трубные звуки, а спустя несколько мгновений погонщик вывел первого слона по пандусу на палубу. Следует признать, что даже у Катона, не понаслышке знакомого с этими существами, при виде огромной серой туши с загнутыми громадными бивнями перехватило дыхание, и он напомнил себе, что находится на безопасном удалении от нее. Постукивая слона палкой по загривку, погонщик побудил его ступить на широкий трап. Судно слегка накренилось под тяжестью исполина, слон остановился и поднял хобот, однако погонщик сумел заставить его двинуться дальше, и спустя несколько мгновений живой холм, к великому облегчению команды, сошел на пристань.
Последний слон ступил на берег уже в сумерках, после чего могучих диковинных великанов отвели в особый загон, в стороне от загонов для лошадей или рогатого скота, чтобы не пугать эту более мелкую живность. Пока Катон и прочие зеваки провожали взглядами неспешно, враскачку удалявшихся гигантов, грузовые суда отошли, уступив место у причала пышно разукрашенным военным кораблям, на борту которых, однако, находились вовсе не войска, а императорская свита. По трапам на причал стала спускаться римская знать — патриции в тогах с широкой пурпурной каймой и их жены в драгоценных шелках, с затейливыми прическами. Следом потянулись люди рангом пониже — чиновники, носившие тоги с узкой каймой, и их жены в не столь вычурных, как у аристократов, но тоже дорогих столах. Наконец следом за господами вниз потекли десятки рабов. Каждая группа несла пожитки своих хозяев под присмотром управителя, следившего, чтобы ничто не было повреждено или разбито.
На пристани рабы и слуги собирались вокруг своих господ, в то время как явившиеся невесть откуда писцы уже сновали от одной знатной персоны к другой, сверяясь со своими списками и сопровождая каждого высокопоставленного гостя со всей его челядью к специально для них установленным на территории хранилища шатрам и палаткам. Мало кто из новоприбывших поднимал глаза на таращившихся из-за частокола легионеров, которые молча дивились пышности и богатству римской аристократии, чья столь роскошная жизнь оплачивалась солдатскими потом и кровью.
Юный Катон, бездумно шаривший взглядом по пестрой толпе, заполонившей всю пристань, вдруг в изумлении вздрогнул, а сердце в груди его подпрыгнуло и затрепетало подобно бабочке под ладошкой ребенка. Дыхание юноши замерло, глаза расширились, словно вбирая в себя и длинные, темные, схваченные гребнями волосы, и тонкие дуги бровей, и личико, имевшее очертания стилизованного сердечка. Ярко-желтая стола охватывала стройное тело, подчеркивая изящество его форм. Безошибочно выхватив все это из людской толчеи, Катон просто остолбенел. Юноше хотелось окликнуть возлюбленную, но у него не хватило решимости, а спустя мгновение она уже снова повернулась к своей госпоже, и они продолжили разговор.
Отпрянув от частокола, Катон со всех ног припустил вниз, а потом к главным воротам хранилища. Одна мысль о возможности снова заключить Лавинию в объятия обратила усталость последних недель в ничто.
ГЛАВА 36
— Лавиния! — взывал Катон, проталкиваясь сквозь тесную толпу и не обращая внимания ни на удивленные лица, ни на летевшие ему вслед ругательства.
Его манила к себе то появлявшаяся, то исчезавшая за смыкавшимися спинами желтая стола. Когда она появилась снова, юноша рванулся вперед и в очередной раз возвысил голос:
— Лавиния.
На сей раз девушка услышала свое имя, повернулась в поисках того, кто его произнес, и увидела оптиона, так спешившего к ней, что локтях в двадцати от цели он протиснулся между каким-то сенатором и его женой.
— Катон?
Стоявшая рядом с Лавинией госпожа проследила за взглядом рабыни и, когда увидела молодого человека, которого знала уже лет десять по императорском дворцу, улыбнулась. Имевшая некоторое влияние при дворе Флавия в свое время проявила интерес к робкому мальчику, добилась для него разрешения пользоваться дворцовой библиотекой и, насколько возможно, защищала его от завистливого недоброжелательства других дворцовых рабов. Катон помнил ее доброту и с тех пор был всецело ей предан.
— Это безобразие! — возмущался сенатор. — Как ты смеешь толкать меня, наглый юнец!
Не обращая на него никакого внимания, Катон с распростертыми объятиями устремился к Лавинии, лицо которой радостно засияло. Пролепетав какое-то приветствие, девушка бросилась ему на шею. Спустя мгновение Катон разжал объятия, слегка подался назад и, взяв в ладони ее лицо, восторженно заглянул в бездонные темные глаза. Лавиния залилась звонким, радостным смехом, и юноша рассмеялся вместе с ней.
— Ой, Катон! Я так надеялась увидеть тебя здесь!
— Вот и увидела!
Он подался вперед и поцеловал ее в губы, прежде чем вспомнил, что они находятся не просто на людях, а посреди целой толпы. Смущенно отпрянув, он огляделся по сторонам. Многие уже обратили на них внимание: одни смотрели с удивлением, забавляясь, других, похоже, столь неподобающее поведение возмущало. Давешний сенатор все еще выглядел рассерженным. Катон глянул на него с извиняющейся улыбкой и снова обратил взор к Лавинии.
— Как ты здесь оказалась? Я думал, вы с госпожой на пути в Рим.
— Так и было, — промолвила Флавия, подойдя к парочке. — Мы добрались до Лютеции, когда я получила письмо от Нарцисса с указанием вернуться в Гесориакум и там ожидать императора.
— И вот мы здесь! — радостно заключила Лавиния. Потом взгляд ее упал на серовато-синие пятна, покрывающие его руку, и она воскликнула: — Какой ужас! Что с тобой случилось? Ты в порядке?
— Конечно, в порядке. Это всего лишь ожог.
— Бедняжка, — проворковала Лавиния и поцеловала его в плечо.
— Надеюсь, тебя хорошо лечили? — спросила Флавия внимательно оглядев едва затянувшиеся ожоги. — А то знаю я этих армейских знахарей — коновалы, и только. Я бы им и простуду лечить не доверила.
Катон от подобного внимания пришел в полнейшее смущение и принялся уверять, что все у него хорошо и что лечили его как надо, а если что-то и выглядит скверно, то все это ерунда. Других ран у него нет, в будущем он постарается быть осторожнее, а Макрон… нет, Макрон в этом совершенно не виноват!
— А ты правда по мне соскучился? — тихонько спросила Лавиния, внимательно глядя ему в глаза.
— А правда ли, что рыбы живут в воде? — улыбнулся в ответ Катон.
— Да ну тебя! — Лавиния ущипнула его за грудь. — Мог бы просто сказать «да».
