Когда Катон встал, с его плаща бесшумно осыпался пушистый слой снега. Лениво стряхнув остатки пороши, оптион потянулся, подошел, осторожно ступая по скользким камням, к свернувшемуся калачиком Фигулу и мягко потыкал его носком сапога. Легионер что-то буркнул и отвернулся, пришлось ткнуть его посильнее.
— Поднимайся, солдат.
Хотя Фигул был в армии новичком, он уже кое-чему научился, и его тело быстрей, чем сознание, отреагировало на приказ.
— Разведи костер, — велел Катон. — На каком-нибудь ровном участке, подальше от легковоспламеняющихся предметов.
— От легко… что?
Катон, заподозрив, что малый валяет дурака, сердито насупился, но простодушный бесхитростный взгляд новобранца заставил его улыбнуться и поискать слово попроще.
— Ну, не разводи огонь близко к чему-нибудь, что может загореться. Дошло?
— Так точно, командир. Будет исполнено.
— Да уж, постарайся.
Фигул, неторопливо почесывая затекший зад, направился за растопкой. Катон, кривя губы, проводил его ироническим взглядом.
«Туповат этот паренек, да и зелен для воинской службы», — заключил мысленно он.
Наверное, столь пренебрежительное суждение о ровеснике кому-то могло показаться и странноватым, однако Катон имел все права думать так, ибо чувствовал себя по сравнению с Фигулом чуть ли не ветераном, умудренным тем обретенным в Германии и Британии опытом, который единственно только и ценится в армии. Он все больше сживался с воинским бытием, и сейчас осознание этого факта наполнило его немалым удовлетворением.
Плотно запахнув плащ, Катон отошел от скопления почерневших от пламени развалюх, ставших на ночь пристанищем для Четвертой когорты. Легионеры не спеша пробуждались. Они садились, потягивались и разлепляли веки, глядя сонными, затуманенными глазами на безоблачное, светлеющее небо. На головах или руках некоторых бойцов виднелись окровавленные повязки, но в целом потери были невелики и, уж во всяком случае, не шли ни в какое сравнение с уроном, нанесенным бриттам. Около восьми десятков вражеских трупов валялось возле ворот да еще около двадцати у колодца. Раненых и просто пленных набралось более сотни, их согнали в большой полуразрушенный амбар, охранявшийся дежурной центурией. Нескольких взятых живьем друидов крепко связали и держали отдельно от прочих варваров, в одной из ям.
Шагая в ту сторону по хрустящему снегу, Катон увидел Диомеда. Тот сидел над ямой на корточках и не сводил со жрецов глаз. Голова грека была замотана тряпкой, на щеке запеклась кровь. По приближении оптиона Диомед не поднял глаз и не шелохнулся: единственным признаком того, что он жив, был выдыхаемый пар.
Друиды, трясясь от холода, лежали в ряд на заснеженной мерзлой земле с завернутыми за спины руками и туго скрученными лодыжками. Ртов им не затыкали, но они не переговаривались и лишь угрюмо косились на своих стражей. В отличие от других бриттов, с которыми доводилось сталкиваться Катону, эти варвары не втирали в свои волосы известь, чтобы придать жесткость торчащим во все стороны космам, а перехватывали их сзади шнурками, собирая в пучки наподобие конских хвостов. Все они были одеты в черное, бород не брили и даже не стригли, а на лбу у каждого красовалась татуировка в форме темного полумесяца.
— Мерзкий у них, однако, вид, — негромко произнес Катон, почему-то совсем не желая, чтобы пленники его слышали. — Никогда в жизни не сталкивался ни с чем подобным.
— Тогда можешь считать, что тебе повезло, римлянин, — пробормотал Диомед.
— Повезло?
— Да, — буркнул Диомед, оборачиваясь. — Повезло. Поскольку мир, в каком ты живешь, не окружен шайками таких лютых злодеев и твои близкие могут не опасаться, что они к ним однажды заявятся. Правда, до недавнего времени этого не опасались и мы. Мне даже в голову не приходило, что эти разбойники дерзнут так глубоко вторгнуться во владения атребатов. Но они вторглись, и теперь все, кто мирно проживал здесь, погибли. Все до единого: мужчины, женщины, дети. Все зверски убиты и свалены в один колодец.
Диомед сдвинул брови, плотно сжал губы и поднялся на ноги. Запустив руку под плащ, он добавил:
— Мне одно непонятно, почему эти негодяи до сих пор живы. Ведь их удел должен быть совершенно иным.
Даже зная, что Диомед потерял всех родных и сам мог вполне разделить их печальную участь, Катон был потрясен холодной свирепостью его тона. Грек уже что-то нашарил на своем поясе, и юноша, наконец-то сообразив, что он намеревается сделать, инстинктивно подался ему навстречу, чтобы перехватить его руку и удержать от прыжка вниз.
— Неплохой будет денек! — послышался добродушный возглас.
Молодой римлянин и грек обернулись и увидели центуриона Гортензия, который бодрым шагом направлялся в их сторону. Катон мигом вытянулся в струну, Диомед нахмурился и медленно отступил от края ямы. Гортензий остановился, поглядел на друидов и широко улыбнулся:
— Хороший улов. От продажи пленных когорта получит немалую прибыль, но за этих красавцев легат поблагодарит нас особо. Славный бой, замечательная победа, а потерь у нас почти нет. И утро выдалось погожее, в самый раз для обратной прогулки. Нам повезло, оптион!
— Так точно, командир. А каков наш урон?
— Убитых пятеро, серьезно раненых дюжина, ну и пара-тройка царапин.
— Боги были добры к нам, командир.
— Добрее, чем к прочим, — мрачно пробормотал Диомед.
— Что верно, то верно. — Гортензий кивнул. — Но уж во всяком случае, этих мерзавцев мы проучили. Так что с их играми теперь кончено!
— Нет, не кончено, центурион, — возразил грек. — Возле границ в лесах таких шаек не счесть. Поражение их лишь озлобит. И очень многим доверившимся Риму людям придется погибнуть, прежде чем вы, римляне, наконец раскачаетесь и очистите этот край от разорителей, заливающих его кровью.
Гортензий оставил не слишком-то уважительное заявление без внимания. Что тут поделаешь, раз человек не в себе. Его можно понять, однако никакая война не выигрывается без тщательной подготовки. Нельзя затевать кампанию, не обеспечив заранее ее успех. Нарушать это незыблемое правило никто не станет, как бы ни лютовали мятежные племена и сколько бы ни взывали к Риму союзники, моля о защите. Но уж зато, когда придет час поднять спасающий и карающий меч, ничто не сможет остановить железную поступь раздвигающих пределы империи легионов.
Сочувственно улыбнувшись греку, Гортензий положил ему на плечо свою твердую руку.
— Диомед, верь, в свое время ты будешь отмщен.
— Я мог бы получить удовлетворение и сейчас.
Диомед кивнул в сторону пленных друидов, и от Катона не укрылись хищные огоньки, мгновенно вспыхнувшие в глубине его глаз. Если грек вдруг столкуется с командиром когорты, смерть пленников наверняка будет медленной и мучительной. После взгляда в набитый изрубленными телами колодец Катон сам был готов резать варваров на куски, но теперь эта мысль его покоробила и вызвала отвращение. Что бы там ни было, цивилизованный человек не должен уподобляться убийцам!
