— Будем есть. Прямо сейчас.
С выработанной долгой практикой ловкостью Празутаг разделал тушу кинжалом, сгреб потроха в поблескивающую кучу, спрятал печень и прочие внутренности в дупло, потом вытер мхом окровавленные руки и принялся собирать хворост.
— Никакого огня! — велел Катон, кивая в сторону крепости. — Никакого дыма!
Празутаг, похоже, всерьез настроился полакомиться жареной свининой, и необходимость жевать сырую убоину его явно не радовала, однако, чуть помедлив, он пожал плечами, снова извлек кинжал, вырезал два куска мяса и протянул один из них Катону. Тот тоже не привык насыщаться кроваво-розовой с белыми пленками плотью, однако голод взял свое: римлянин вонзил зубы в еще теплое мясо и усилием воли пустил свои челюсти в ход.
Наевшись, Празутаг спрятал тушу в пустой ствол и прикрыл кладовую ветвями. До темноты они по очереди вели наблюдение и отдыхали, а затем, прихватив с собой свинью, пошли вниз по склону, удаляясь от крепости. Они шли до тех пор, пока не обнаружили лощину с огромным повалившимся дубом, чьи вывороченные из земли корни образовывали небольшую пещеру. Там, в этом укрытии, с помощью кремней из торбы Катона и клочков сухого мха, они добыли огонь и развели маленький костерок.
Катон сидел в красных отблесках пламени, обхватив руками колени и вдыхая дразнящий запах жарящегося мяса. Наконец Празутаг встал, нарезал жаркое и положил на камень дымящиеся, исходящие соком ломти. Они прекратили пиршество лишь тогда, когда уже больше не могли втолкнуть в себя ни кусочка свинины, после чего завалились спать, согреваемые изнутри теплом своих плотно набитых желудков.
В течение последующих двух дней римлянин и икен попеременно и неустанно озирали плато, отмечая царившее за рекой оживление. К крепости вереницей катились подводы, брели с весенних пастбищ маленькие стада и отары, хотя близился сезон окота овец.
Дуротриги определенно готовились к осаде, а это значило, что до них дошли сведения о приближении крупных вражеских сил. В настоящее время их врагами могли быть только римляне. Второй легион наверняка уже вышел из лагеря и двинулся в путь. При этой мысли сердце Катона забилось быстрее. Пройдет всего несколько дней, и легион замкнет эту крепость в стальное кольцо, лишив друидов возможности бежать с заложниками еще дальше. Несомненно, защитники крепости попытаются использовать жену и сына командующего для того, чтобы выторговать себе лучшие условия капитуляции, если, конечно, они не столь же безумны, как черные жрецы, и не собираются биться с захватчиками до последнего вздоха. Потому что в таком случае у Помпонии и Аэлия весьма мало шансов остаться в живых.
На третий день оба лазутчика порешили, что одному из них стоит наведаться туда, где они расстались с Боадикой. Быстрей обернуться девушка все равно не могла, а теперь вроде бы самое время. Поэтому с наступлением сумерек Катон перебрался через тропу и направился в дальний лес. Увы, вопреки неколебимой уверенности, что он без труда вспомнит путь, который они проделали с Празутагом, деревья казались в темноте одинаковыми, и найти заброшенный рудничок не удавалось. Катон попытался выйти к тропе по собственным же следам, но в результате запутался еще больше. По мере того как сгущалась тьма, осторожность все более замещалась панической суетливостью, и вскоре в подлеске стоял сплошной шум и треск. Юноша был уже на грани того, чтобы в голос позвать Боадику, когда прямо перед ним из-за дерева выступила темная фигура. Катон откинул плащ и выхватил меч.
— Тебе не хватало только протрубить в рог, чтобы привлечь к себе еще больше внимания, — со смехом произнесла Боадика. — Я уж было подумала, что нарвалась на одного из отбившихся слонов Клавдия.
Пару очень долгих мгновений Катон таращился на икенку, потом с нервным хихиканьем опустил клинок и перевел дух.
— Вот ведь хрень! Ты меня напугала.
— И поделом тебе. Где мой кузен?
— С ним все в порядке. Он ведет наблюдение. Если опять не охотится на домашних свиней. А также на свинопасов.
— Что ты несешь? Ладно, неважно. Об этом потом. Прежде соберись с духом и приготовься послушать меня. Времени у нас мало. Думаю, кое-что из того, о чем я собираюсь сказать, и впрямь тебя напугает.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
К тому времени, когда Катон с Боадикой достигли укрытия, где их ожидал Празутаг, край небосклона уже омыло бледное свечение приближающегося рассвета. Лошадь девушки они оставили привязанной к дереву в рудничке, с мешком корма на морде, чтобы та не скучала. Икенский воин и его соплеменница тепло обнялись, явно радуясь встрече. Правда, как подумал Катон, радоваться им было особенно нечему. Какая уж тут радость, если вокруг чужой темный лес и лютый враг совсем рядом? Боадика с благодарностью приняла кусок холодной свинины, но перед тем, как вонзить в него зубы, принюхалась.
— Сдается, свининка не больно-то свежая.
— Трехдневной давности. Вполне пригодная для еды.
— Ладно, я так голодна, что сойдет. Спасибо.
Она оторвала зубами полоску серого мяса и принялась торопливо жевать.
— Ну а теперь слушай новости. Надеюсь, ты не обидишься, если я буду одновременно говорить и есть?
— Ладно тебе. Какие обиды?
Катон нетерпеливо мотнул головой.
— Спустя ночь после нашего расставания мне удалось добраться до селения атребатов. Там мне сказали, что в тот же день, но несколько раньше мимо села прошла римская армия. Похоже, это произвело сильное впечатление на селян. Так или иначе, мы поднажали и спустя пару-тройку часов догнали Веспасиана. Второй легион марширует прямиком к Великой Крепости. То есть сюда. Веспасиан решил в первую очередь вывести из игры главную вражескую твердыню и тем самым показать дуротригам, что им даже не стоит и пробовать отсидеться в других крепостях.
— Разумно, — сказал Катон. — Это будет сильный удар. А что с Макроном?
— Его тут же отправили в полевой госпиталь.
— Он жив?
— На тот момент — да, был жив. Правда, главный хирург говорил не слишком-то обнадеживающие вещи, но, похоже, предрекать худшее свойственно всем лекарям.
Увидев выражение лица Катона, она вздохнула и торопливо продолжила:
— Веспасиан очень обрадовался, увидев дочку командующего, но потом показал мне стрелу, пущенную из ночной темноты в римский лагерь.
Боадика умолкла.
— Не тяни, говори.
— К ней был привязан человеческий палец, мизинец. А на полоске ткани было начертано послание жрецов Темной Луны. Один из местных разведчиков перевел его: там сообщалось, что это палец сына командующего, который посылается генералу как предостережение против дальнейших попыток освободить пленных римлян.
Катону сделалось плохо.
