Малый осекся.
— Это, — заявил сурово Катон, — может сильно облегчить мне жизнь. Возможно, здешние санитары, занявшись прямым своим делом, перестанут донимать раненых пустой болтовней.
— Да, командир. Прошу прощения, командир. Меня и впрямь ждут дела.
Санитар с вытянутой физиономией поспешил удалиться, но тут в палату вошел сам хирург. Обойдя кровать, он устало потер подбородок, потом делано улыбнулся:
— Ты выглядишь пободрей.
— Да, мне уже говорили.
— Вот-вот. У меня две новости, хорошая и плохая. Хорошая состоит в том, что твоя рана начала подживать. Полагаю, за месяц она затянется окончательно и ты встанешь на ноги.
— Месяц?! — негодующе воскликнул Катон.
— Да, где-то так. Но не бойся, это вовсе не значит, что тебе придется лежать лишь на животе.
Катон помолчал, глядя на хирурга.
— Ладно, если новость, что мне предстоит проваляться пластом целый месяц, хорошая, то какова же плохая?
Лекарь сконфуженно хмыкнул.
— Ну, тут такая морока… с местами у нас совсем туго. Я обычно стараюсь устроить командиров получше, но, боюсь, мы тебя все-таки потесним. Хочешь не хочешь, а придется тебе разделить комнату с другим раненым.
— Разделить? — Катон нахмурился. — Это с кем же?
Лекарь, склонившись пониже, оглянулся на дверь.
— Ну, признаться, сосед не из приятных. Без конца брюзжит и бранится. Может, хоть здесь, из уважения к твоим подвигам, попритихнет. Больше приткнуть его некуда. Мне очень жаль.
— Имя-то у него есть? — пробормотал Катон.
Но прежде чем лекарь успел ответить, из коридора донеслась громкая брань.
— Совсем спятили, придурки несчастные! — ревел до боли знакомый голос. — Вы ведь раненого несете, а не какой-нибудь хренов таран! Незачем вышибать моей башкой двери!
Брань перешла в неразборчивые проклятия, затем, уже ближе, загремело опять:
— С кем это вы меня тут кладете? Вдруг этот тип причитает во сне! Если так, я вам яйца поотрываю!
Потные санитары, неловко пятясь, обогнули койку Катона и со стуком опустили свою ношу на соседний топчан.
— Эй! Осторожней, вы, хреновы рукоблуды!
Еще не веря ни ушам, ни глазам, Катон робко заулыбался, но с каждым мгновением его улыбка становилась все шире. Бравый центурион был белее, чем тога. Лицо исхудавшее, щеки ввалились, голова туго забинтована. Но, так или иначе, это был он, Макрон. Живой и, судя по всему, даже бодрый. Что, конечно же, добавляло радости в охватившее юношу ликование, но в то же время приправляло восторг небольшой ложкой дегтя. Если Макрон хорошо себя чувствует, значит, и храп его тоже при нем. А палата-то крошечная. Со сном будет проблема.
— Привет, командир.
— И тебе привет, сосед, — откликнулся равнодушно Макрон, но в следующий миг его глаза расширились и он привстал, опираясь на локоть.
Узнав своего оптиона, он пришел в искренний буйный восторг.
— Вот те на, сбылись мечты старого идиота! Это же мой Катон! Ну, парень, до чего же я рад тебя видеть!
— И я тоже рад, командир. Как твоя голова?
— Ох, просто раскалывается. День и ночь напролет так и ноет. Тьфу, мне порой даже тошно! А как ты, паренек? С тобой-то что вдруг случилось?
— Один друид ткнул мне в спину серпом.
— Да неужто? Серпом, говоришь? А туда ли он метил? Яйца-то у тебя, проверь, целы?
— Центурион Макрон, — строго вмешался в их беседу хирург. — Этот раненый еще плох и нуждается в отдыхе. Его лучше не беспокоить. Так что будь добр, лежи себе тихо, а уж тогда я, так и быть, позабочусь, чтобы тебя вдоволь потчевали вином.
Услыхав про вино, Макрон тут же заткнулся. Хирург с санитарами давно ушел, но, только обретя уверенность, что никто их не слышит, бравый вояка повернулся к Катону и горячо с придыханием зашептал:
— Прошел слушок, что ты отбил-таки и сынишку, и жену генерала. Мне говорили, почти целехонькими, недостает только пальца. Значит, считай, дельце выгорело! Похоже, для нас это пахнет парочкой наградных знаков.
— Это было бы здорово, командир, — устало отозвался Катон.
Ему ужасно хотелось спать, но радость встречи со старым товарищем оказалась сильнее изнеможения, и он улыбнулся.
— Что тут смешного?
— Ничего, командир. Просто я радуюсь, что ты снова рядом. Я ведь думал, тебя нет в живых.
— Меня?
В голосе Макрона прозвучала обида.
— Ну, знаешь ли, для этого нужно что-нибудь большее, чем уловки каких-то друидов. Погоди, я им еще покажу. Эти мерзавцы не раз подумают, прежде чем ткнуть мечом в мою сторону, уж ты мне поверь.
— Да я и так тебе верю.
Катон вдруг почувствовал, как тяжелеют и сами собой закрываются его веки. Он вроде бы хотел что-то сказать, но забыл что. Макрон, лежа рядом, продолжал сетовать на больничные строгости, уверяя, что, если возомнивший о себе лекаришка еще раз попробует его отчитать, он выпустит ему кишки.
— Командир? — подал голос Катон, поймав наконец ускользавшую от него мысль.
— Да?
— Могу я попросить тебя об одолжении?
— Разумеется, паренек. А в чем дело?
— Не можешь ли ты перед тем, как всем этим заняться, удостовериться, что я уже сплю?
Макрон смерил юнца долгим взглядом и сердито швырнул в него свой подголовник.
Спустя несколько дней к ним заявились гости. Катон, извернувшись в своих повязках, лежал на спине, благо он теперь мог себе это позволить. В таком положении ему было гораздо удобнее вести игру в кости, для чего между койками была переброшена очень удобная и даже покрытая лаком доска. Затеял это дело Макрон, но все утро удача улыбалась Катону. Перед ним выросла уже целая горка речных голышей, тогда как его обозлившийся командир перед последним броском хмуро поглядывал на свою жалкую кучку.
— Слушай, надеюсь, ты ссудишь мне несколько своих камушков, если я вдруг продую и эти?
— Разумеется, командир, — ответил Катон, подавляя зевок.
— Молодец, парень.
Макрон улыбнулся, сгреб кости в сложенные ладони и потряс их.
— Хоп-хоп! Центуриону нужны новые сапоги.
Он бросил кости и, когда те, покувыркавшись, остановились, воскликнул:
— Шестерки! А ну-ка, малый, плати!
— Хороший бросок, командир! — похвалил Катон с искренним облегчением.
Тут дверь отворилась, и они оба воззрились на вошедшего к ним в палату легата. Тот прижимал к груди что-то обернутое шерстяной тканью.
