— Есть кое-что еще, что нам нужно обсудить. Какое бы решение я ни принял в отношении наших договоренностей с Римом, мы должны подумать о том, как воспримут его другие знатные атребаты, да и весь наш народ.
— Твои подданные исполнят все, что ты им повелишь, государь, — заявил Мендак. — Они поклялись тебе в этом.
На морщинистом лице Верики изобразилось изумление.
— Насколько мне помнится, желание исполнять мои повеления возникло у тебя не так давно, а?
Мендак покраснел от смущения и едва справился с гневом.
— Может, и так, но теперь я говорю как самый преданный твой слуга, государь. Даю тебе в том мое слово.
— О, это успокаивает, — пробормотал Артакс.
— Хорошо, — кивнул Верика. — Но при всем почтении к твоему слову, Мендак, мне ведомо, что многие из самых верных наших приверженцев смутно представляют себе суть и причины нашего союза с Римом, не говоря уж о простых наших подданных, заполняющих улицы Каллевы. Я стар, но не глуп. Я знаю, о чем шепчутся люди. Знаю, что есть родовитые атребаты, которые хотят свергнуть меня. Было бы странно, если бы их у нас не было, и я боюсь, что попытки осуществить эти замыслы вот-вот состоятся. Кто скажет, сколько наших воинов примкнет к этим заговорщикам? И обезопасит ли мое положение договор с Каратаком? Я лично в том сомневаюсь.
Мендак хотел было что-то сказать, но здравый смысл взял в нем верх над льстивостью. Он закрыл рот с максимальным достоинством, какое только сумел в себе наскрести, выпутываясь из досадной неловкости, и пожал плечами.
— Я думаю, благородные вожди, — продолжил царь, — беседа с вами для меня прояснила, какого именно направления мне следует придерживаться в дальнейшем. Теперь сделалось очевидным, что, при всех прочих сложностях, интересам нашей страны лучше послужит сохранение связей с Римом. Значит, в настоящее время мы продолжим в полной мере поддерживать римского императора и его легионы.
— А как быть с теми людьми, которым этот союз не по нраву? — осведомился Тинкоммий.
— Пришло время показать, во что может им обойтись противодействие моей воле.
— Но зачем это нужно, государь? Их ведь, несомненно, ничтожное меньшинство. Настолько ничтожное, что оно просто не заслуживает внимания.
— Умный властитель не вправе игнорировать никаких противников, сколь бы слабыми они ни казались! — отчеканил Верика. — Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте, и я не повторяю ошибок. Нет, решение принято, и теперь я не потерплю ни малейшего прекословия. Прощение моим противникам на хороших условиях уже было предложено, и, если я позволю тем, кто не желает смириться, и дальше мутить у нас воду, это воспримут как слабость. Кроме того, необходимо показать командующему всех римских сил, насколько неколебимо верны ему атребаты, и дать понять моему народу, что ожидает тех, кто решается бросить мне вызов.
— И как же ты это сделаешь, государь? — спросил Тинкоммий. — Каким образом?
— Сегодня ночью, по завершении пира, будет устроено маленькое представление. Мне пришла в голову интересная мысль. Заверяю вас, что после ее осуществления любому, даже очень храброму человеку понадобится вся его смелость, чтобы не прийти в ужас от одной лишь тени сомнения в правоте моих действий.
ГЛАВА 14
— О чем задумался?
— Сам не знаю, — пробормотал Катон, подняв глаза от испещренного исправлениями черновика донесения.
Сей документ, назначенный для легата с отсылкой копии генералу Плавту, надиктовывал сам Макрон, и, судя по количеству вычеркнутых фраз и других пометок, писцу пришлось нелегко. Катону оставалось лишь пожалеть, что товарищ его не сдержался и устроил-таки основательную попойку еще до того, как принялся составлять доклад. Только теперь, когда солнце уже заходило, а они оба сидели за освещенным тусклым светом масляных ламп деревянным столом в опустевшей штабной канцелярии, туман в голове юноши стал слегка рассеиваться. Во всяком случае, настолько, чтобы позволить проверить написанное. Засаду Макрон описал весьма лаконично, но факты были красноречивее слов, и Катон решил, что и Плавт, и Веспасиан, прочтя такую депешу, наверняка останутся ею довольны. Его беспокоила лишь последняя ее часть.
— Тут я кое в чем не уверен.
— Где это?
— Вот здесь, в конце, где ты сообщаешь о ситуации в Каллеве.
— А что там не так?
— Ну, — помолчал Катон, обдумывая, что сказать, — я полагаю, что ситуация малость сложнее, чем ты ее обрисовываешь начальству.
— Сложнее? — нахмурился Макрон. — И что в ней сложного, позволь узнать? Мы тепло встречены горожанами, а Верика купается в лучах славы, завоеванной его бойцами под нашим непосредственным руководством. Конечно, все могло бы пройти и получше. Но наши союзники нами довольны, мы задали врагу хорошую трепку, и из римлян не пострадал ни один человек.
— Судя по тому, что я сегодня видел, нам не стоит так уж рассчитывать на симпатии всех атребатов, — покачал головой Катон.
— Несколько кислых физиономий и та плаксивая старая ведьма, о которой ты мне рассказал? Вряд ли это все пахнет бунтом.
— Вряд ли, — неохотно признал Катон. — Но стоит ли нам приукрашивать обстановку? У Плавта может сложиться о ней неверное представление.
— Вот именно, стоит ли отвлекать внимание командующего на всякую ерунду вроде россказней о разрозненных горстках вечно всем недовольного сброда, в то время как он сосредоточен на стратегических планах, пытаясь переиграть Каратака? И вообще, Катон, ты пойми, что все армейские донесения традиционно грешат избыточным оптимизмом.
— По мне, так лучше бы они грешили избыточным реализмом, — буркнул Катон.
— Дело, конечно, твое, — пожал плечами Макрон. — Но обыкновение сообщать начальству не самые приятные вещи отнюдь не способствует служебному продвижению. Так что если ты полагаешь, будто в мире следует что-то переменить, смени тунику. А заодно приоденусь и я. Давай по-быстрому наведем лоск и отправимся на пирушку.
Двор царской усадьбы был ярко освещен факелами, пылавшими всюду. На пиршество пригласили всю столичную знать, всех мало-мальски значимых горожан, а также наиболее уважаемых иноземных торговцев. Обводя взглядом толпу, валом валившую к входу в царский чертог, Катон чувствовал себя просто нищим. Они с Макроном облачились в самые лучшие свои туники, чистые и опрятные, но уже выцветшие и потому казавшиеся совсем блеклыми на фоне ярких кельтских нарядов или тонких переливчатых тканей, пышными волнами ниспадающих с купцов и их жен. Единственными предметами роскоши в воинском гардеробе Макрона были скромный браслет, который он носил на запястье, и золотое тяжелое ожерелье, облегавшее шею. Эту вещицу явно сработали великолепные мастера, да и как могло быть иначе, если некогда ею владел сам Тогодумн, брат Каратака и прославленный вождь. Он тоже вел непримиримую войну с римлянами, вовлекая в борьбу британские племена, но был убит в поединке Макроном. Столь замечательный, честно доставшийся центуриону трофей вкупе с наградами на ремнях привлекал к нему многие восхищенные взгляды. Катону же, имевшему куда менее скромный набор наградных знаков, оставалось утешать себя тем, что внутренние достоинства человека куда важнее того, что он может на себя нацепить.
