— Я это говорю отнюдь не из неуважения к обитающим на вашем острове племенам, — сказал Катон, покосившись на старшего принца. — Этого у меня и в мыслях нет. Напротив, во многих отношениях я ими восхищаюсь. — Правда, при этих словах перед его мысленным взором промелькнула череда пьяных вояк, размахивающих отрубленными человеческими головами, но он отогнал неуместное видение и продолжил: — Среди них немало великих воинов, но, как ни странно, именно в этом их слабость. Армия — это не просто какое-то количество сильных и смелых мужчин, виртуозно владеющих копьями и мечами, она становится подлинной армией только после того, как общая цель, готовность к неукоснительному подчинению, железная дисциплина и отменная выучка сплачивают ее бойцов в единое целое, и никак не иначе. Вот почему легионы неизбежно разобьют Каратака. Вот почему все, кто его поддерживает, будут уничтожены. Ему уже сейчас следовало бы понять, что победить он просто не в состоянии. Следовало бы своевременно дать себе отчет, что он способен лишь продлить агонию продолжающих сопротивляться племен, что весьма меня печалит.
— Печалит? — прервал его Верика. — Тебя печалят невзгоды врагов?
— Да, государь, — кивнул Катон. — Более всего я жажду мира. Мира, от которого выгадают обе стороны: и Рим, и кельты. И этот мир, так или иначе, наступит, причем диктовать его условия будет один только Рим. Чем дольше некоторые здешние племена будут противиться тому, что ты и атребаты согласились принять добровольно, тем больше бедствий, страданий и горя выпадет на их долю. Сопротивление бессмысленно. Хуже того, оно бесчеловечно, ибо разве можно осознанно длить людские мучения, зная, что победа недостижима?
После того как слова Катона были переведены, тихо заговорил Артакс:
— Мне интересно знать, не бесчеловечно ли в первую очередь то, что загнало нас в эту ловушку? Откуда вообще вы взялись? Зачем высадились на нашем туманном неприветливом побережье? Какая нужда возникла в наших жалких хижинах у великого Рима, с его огромными городами и неизмеримыми богатствами? Почему Рим хочет завладеть и тем немногим, что у нас есть? — Он вызывающе воззрился на Катона.
— Это сейчас вы обладаете малым, а, присоединившись к империи, в будущем получите куда больше, — ответил центурион.
— Мне что-то не верится, что римляне явились сюда ради нашего блага, — рассмеялся Артакс.
— Ты прав… — улыбнулся Катон, — на настоящий момент. Однако по прошествии времени ваш край станет куда лучшим местом для жизни, чем ныне, и только благодаря Риму.
— Но мне по-прежнему непонятно, зачем Рим явился сюда, если ему от этого нет никакой выгоды? — нахмурился Тинкоммий.
— Политика! — заявил Макрон. — Все это долбаная политика. Возможность для больших людей урвать себе некую толику славы. Они попадут в историю, а мы, солдаты, будем класть ради этого свои головы. Вот как это делается! Уяснил?
— Иными словами, все это затеяно лишь для того, чтобы придать больше блеска образу императора Клавдия?
— Ну разумеется! — воскликнул Макрон, словно бы пораженный наивностью бритта. — Кроме того, — продолжил он, назидательно вскинув палец, — с чего ты взял, что у вас обстоит все иначе? Можно подумать, будто здесь войны затеваются не для того, чтобы тот или иной хренов вождь мог почваниться и покрасоваться… Э, да у меня пиво кончилось! Где этот долбаный раб?
Пока Макрону наполняли рог, Катон поспешил сменить тему беседы и обратился к Верике:
— Государь, а когда же мы сможем насладиться обещанными развлечениями?
— Терпение, центурион. Сначала надо как следует закусить, — ответил Верика, кивая в сторону оживленно щебечущих за одним из столов жен знатных атребатов. — А то ведь забавы у меня заготовлены такие, что могут нехорошо повлиять на иные особо чувствительные желудки.
Когда опустели последние блюда, Кадминий попросил ублаготворенную публику встать, и рабы потащили столы, освобождая пространство для долгожданных забав. Верика вернулся на свой резной трон, откуда, как с командного пункта, мог обозревать все помещение, остальные сидели или толпились возле сдвинутых к стенам столов. Из кухни принесли еще пива, им щедро потчевали и без того основательно подгулявших гостей, и к задымленным потолочным балкам теперь то и дело взлетали пьяные возгласы, сливаясь в рокочущий гул. Кельты предпочитали общаться друг с другом, и приглашенные на торжество иноземцы поневоле сбились близ трона в отдельную группу, что бросалось в глаза. Только Тинкоммий остался с центурионами, Артакс и прочие царские приближенные присоединились к приятелям и затеяли состязание: кто одним духом вольет в себя больше пива. Некоторые самые слабые участники этого веселого конкурса уже упились до бесчувствия, других выворачивало на каменные плиты пола.
— Да уж, ваш царь знает толк в празднествах, — промолвил Макрон, с одобрительной улыбкой озирая толпу. — Жду не дождусь главного зрелища.
— Долго ждать не придется, — хмыкнул Тинкоммий. — Смотри!
Главные двери чертога Верики распахнулись, и телохранители вкатили в зал повозку с двумя большими, накрытыми покрывалами ящиками. Толпа возбужденно загомонила, люди вставали на цыпочки и вытягивали шеи, стараясь рассмотреть, что находится в них. Даже поднявшийся шум не помешал Катону расслышать доносившиеся из-под покровов низкие хрюкающие звуки. Стражи остановили повозку в небольшом отдалении от центра зала, сорвали завесы, и гости охнули от удивления и холодящего восторга, ибо увиденное превосходило их самые смелые предвкушения. Вместо ящиков на телеге стояли две крепкие клетки. В одной помещался огромный и разъяренный лесной кабан, в другой, поменьше, три длинноногих широкогрудых охотничьих пса. Жесткая серая шерсть на загривках у них встала дыбом, едва они увидели вепря.
— О, это обещает быть интересным, — обрадовался Макрон. — Я не видел звериных боев с тех пор, как мы покинули Камулодунум.
Катон кивнул.
В то время как одни стражи остались при клетках, другие побежали к дальним жаровням зажигать факелы. Затем они выстроились неправильным кругом, взяв в свою цепь повозку и образовав хорошо освещенную импровизированную арену. Когда все было готово, Кадминий дал знак открыть клетки. Сначала выпустили кабана: специально выделенные люди согнали его с повозки тычками копий. Зверь рванулся вперед — к разрыву в цепи факельщиков. Те торопливо сомкнулись и замахали рассыпающими искры факелами у него перед рылом, оттесняя издававшее низкие горловые звуки, злобно сверкавшее глазами страшилище к центру зала. Псов свели вниз на поводках: они рвались к вепрю, и псарям требовалась вся сила, чтобы их удержать. Кабан нервно таращился на собак, покачиваясь и словно бы пританцовывая под какую-то медленную мелодию. Псари дернули поводки и, поймав слабину, отстегнули их, предварительно ухватив псов за ошейники. Внимательно наблюдавший за всем этим Верика стукнул кубком о подлокотник своего трона, и этот стук мигом унял смех и гомон гостей, заключавших пари. Тишину теперь нарушали лишь скулеж собак да потрескивание огня. Царь поднялся, и его голос разнесся по всему залу. Катон торопливо переводил слова старца Макрону:
