Усилием воли Катон заставил себя сузить масштабы своих размышлений до насущной задачи. Макрон находился в затруднительном положении, и его следовало поддержать.
— Центурион Макрон прав, командир…
Макрон просиял, сложил руки на коленях и откинулся на спинку стула.
— Он прав, — задумчиво повторил Катон. — Но представляется все же разумным обдумать возможность нежелательного поворота событий. В конце концов, царь Верика стар. Старики имеют обыкновение умирать и без посторонней помощи, но с другой стороны…
Трибун издал смешок.
— А кто, по-твоему, может оказаться с «другой стороны», кроме, конечно, Каратака и дуротригов?
— Думаю, родственники казненных. Причины достаточные.
— Кто еще?
— Надо полагать, те недовольные, о которых упоминал центурион Макрон.
— А сколько таких, на твой взгляд, центурион Катон?
Катон отчаянно искал подходящий ответ. Завысив численность тайных противников Рима, он выставит своего друга в лучшем случае человеком несведущим, а в худшем — лжецом, занизив, даст повод присланному из ставки трибуну доложить командующему, будто союзу Рима с атребатами ничто не угрожает. И если дело обернется иначе…
— Так сколько же их?
— Трудно сказать, командир. Поскольку Верика достаточно тверд по отношению к своим противникам, они не высказываются открыто.
— Есть ли еще причины для беспокойства? — спросил Квинтилл и тут же пояснил: — Есть ли еще что-нибудь, о чем, по вашему мнению, я должен сообщить генералу?
— Насколько я могу судить, командир, дела обстоят именно так, как доложил центурион Макрон. На настоящий момент мы в состоянии контролировать ситуацию, но, если Верика вдруг умрет или мы потерпим серьезное поражение и его свергнут, тогда… кто знает? Тот, кто будет избран на его место советом племени, может и пересмотреть отношения с Римом.
— Это вероятно?
— Это возможно.
— Понятно.
Трибун Квинтилл откинулся на стуле, глядя на утрамбованный земляной пол и задумчиво потирая большим пальцем щетинистый подбородок. Когда Макрон с Катоном нетерпеливо заерзали на своих стульях, он поднял глаза:
— Друзья мои, буду с вами честен. Ситуация внушила мне большее беспокойство, чем я ожидал. Прочитав мой доклад, командующий отнюдь не обрадуется. В настоящий момент четыре наших легиона наступают по широкому фронту, пытаясь удержать Каратака, ограничить его мобильность, загнать в угол и уничтожить. Позади них до главной базы в Рутупии протянулись пути снабжения, большая часть из них проходит через страну атребатов, и для вас не секрет, что наши обозы подвергаются постоянным вражеским нападениям, что приводит к перебоям в поставках. Если атребаты переметнутся к воюющим против нас бриттам, положение станет просто отчаянным и генерал Плавт будет вынужден отвести наши войска в крепость на реке Тамесис. Чтобы вернуть утраченное, нам потребуются потом годы, а уж Каратак, разумеется, не станет терять времени даром. Наш отход позволит ему перетянуть на свою сторону колеблющиеся племена и собрать такое огромное войско, что оно, пусть и состоящее из одних дикарей, обретет нешуточную возможность нанести поражение легионам. — Квинтилл воззрился на центурионов: — Надеюсь, вы понимаете всю серьезность сложившейся ситуации?
— Мы же не идиоты, командир, — проворчал Макрон. — Конечно, мы знаем обстановку. Так ведь, Катон?
— Да.
Квинтилл слегка кивнул и, словно приняв непростое решение, объявил:
— Тогда вы поймете и ход мыслей командующего, если я сообщу вам, что он наделил меня всей полнотой полномочий прокуратора на территории этого края, и я непременно воспользуюсь ими в тот самый момент, как только снабжение легионов прервется.
— Не может быть, командир! — изумился Катон. — Это ведь аннексия целой страны! Атребаты никогда с ней не согласятся.
— А кто сказал, что им будет предоставлен какой-либо выбор? — холодно произнес Квинтилл. — До тех пор пока у них хватит здравомыслия подчиняться всем нашим требованиям, мы позволим им тешиться мыслью, что ими правит собственный царь. Но при первом же намеке на исходящую от них угрозу я буду вынужден действовать. Второй легион, отозванный в Каллеву, подкрепит мое право. В этом краю будет введено прямое правление Рима, а страна атребатов перестанет существовать.
— Нет, — пробормотал Макрон. — Атребаты скорее погибнут, чем смирятся с этим.
— Чепуха! Не драматизируй, центурион. Они, как и все остальные покоренные народы, примутся приспосабливаться к новым условиям, стараясь перво-наперво как-нибудь выжить. Так бывает всегда, когда привычный порядок вещей сокрушает неодолимая сила. Они быстро поймут, чем может обернуться для них любая попытка противиться воле Рима. — Глаза трибуна вдруг хищно блеснули. — А кто не поймет, тому я преподам суровый урок.
— Если до этого дойдет, — сказал Катон.
— Да, — кивнул трибун. — Если до этого дойдет.
Готовность трибуна в любой момент прибегнуть к чрезвычайной мере воздействия привела Катона в смятение: он живо представил, как может отреагировать на нее гордый и своевольный Артакс. Да и тот же Тинкоммий. Насильственное введение прямого правления Рима наверняка возмутит даже не блещущего умом Бедриака. В последние месяцы Катон стал по-другому смотреть на здешних жителей. Освоив в какой-то степени кельтский язык, он смог ближе познакомиться с их традициями и бытом и даже во многих отношениях проникся к ним уважением. Этим бриттам было присуще подкупающее прирожденное прямодушие, которого так недоставало народам, давно пребывавшим под сенью Орлов. На галльских землях уже во множестве возникали обширнейшие латифундии, подобные римским, а лишившиеся былых владений галлы теперь обрабатывали все те же поля, но уже за жалкие крохи снимаемого с них урожая. Потомки сильных, вольнолюбивых, некогда едва не победивших самого Цезаря племен искали работу, ранее поручаемую лишь невольникам, во всяческих мастерских, плодившихся вокруг новых римских городов и поселков.
Все это Катон видел воочию, и какой бы стратегии ни требовала текущая ситуация, он чувствовал, что атребаты заслуживают лучшей доли. В конце концов, разве не их воины пролили свою кровь ради бесперебойного снабжения легионов? Они умирали за римлян. Ну, может, и не только за римлян, а заодно давая урок воинственным и жестоким соседям, однако именно в этом бою зародились ростки совершенно новых и хрупких еще отношений. Возникла все укрепляющаяся в дальнейшем связь между воинами-бриттами и римскими инструкторами, которая в будущем обещала перерасти в приязнь, а возможно, и в дружбу. Особую роль играл в этом Фигул, дикарь дикарем без воинской формы и к тому же прекрасно владевший местным варварским диалектом.
Занятия на плацу продолжались, и влетавшие в окно звуки команд вдруг словно усилились и оглушили Катона. Он даже впал в легкий шок, неожиданно осознав, сколько труда пойдет прахом из-за того, что кому-то вздумается применить грубую силу. Ужасное напряжение, возникшее после царского пира, постепенно ослабнет, раскол между соплеменниками как-нибудь зарастет и затянется, однако есть вещи, какие ничем не поправишь, и к ним, несомненно, относится то, что задумал Квинтилл. Осуществление его замысла способно взбудоражить почти всех атребатов и лучше всяких мятежных призывов объединить их против Рима. Затея явно попахивала безумием, и Катон чувствовал себя просто обязанным раскрыть трибуну глаза.
