— Командир, мы сформировали здесь две неплохие когорты. Они хорошо сражаются и сражаются на стороне Рима, потому что считают нас друзьями, а не поработителями. Со временем из атребатов можно будет набирать новые вспомогательные подразделения, а их примеру последуют представители других племен. Но все это пойдет насмарку, если лояльный к нам край превратится в провинцию. Хуже того, местный люд воспылает к нам злобой… и не думаю, что командующему это понравится.
Квинтилл нахмурился, но спустя мгновение его лоб разгладился, и он одобрительно улыбнулся:
— Да-да, конечно. Ты прав. Нам не следует расточительно пренебрегать всем тем, что здесь создано вами. Пока эти две когорты исправно нам служат, действовать надо с большой деликатностью.
Катон расслабился и кивнул. Трибун грациозно поднялся на ноги. Центурионы тоже встали и вытянулись.
— А сейчас, друзья мои, приношу свои извинения, но полагаю, мне необходимо выразить свое почтение царю Верике, пока наш союзник не счел себя обиженным моим невниманием.
Когда трибун удалился, Макрон усмехнулся:
— Ловко ты ему мозги вправил. Теперь этот мерзавец уймется, по крайней мере на какое-то время.
— Не уверен.
— Да ладно тебе, Катон. Что у тебя за манера вечно ожидать худшего. Малый же ясно сказал, что ты прав.
— Сказать-то сказал.
— Ну и?
— Не знаю… — Катон уставился себе под ноги. — Не верю я ему, вот и все.
— Думаешь, он лукавит?
— Ну… не совсем. Тут другое. Сам посуди, совсем не часто командующий наделяет кого-то полномочиями прокуратора.
— И что это значит?
— Что значит? Значит, у нашего приятеля Квинтилла может возникнуть огромное искушение во что бы то ни стало добиться реализации этих полномочий. В том числе и спровоцировав артебатов на открытое выступление.
Несколько мгновений Макрон молча смотрел на товарища, потом покачал головой:
— Нет. Никто не может быть таким дураком.
— Он тебе не никто, — тихо сказал Катон. — Квинтилл — патриций. Такие, как он, не служат Риму. Напротив, в определенном смысле они считают, что это Рим существует, чтобы служить им, и что они вправе использовать его мощь в своих интересах. Если атребаты возмутятся, полномочия прокуратора дадут ему право возглавить все имеющиеся в наличии вооруженные формирования, чтобы сокрушить мятежников. Ну а славная победа — это наилучший способ стереть всякие воспоминания о том, зачем за нее вообще понадобилось вести бой.
Когда он умолк, ветеран хохотнул:
— Да уберегут нас все боги, Катон, от того, чтобы ты занялся еще и политикой. Больно уж хитро у тебя голова устроена, отчего тебя вечно заносит.
Подковырка товарища заставила Катона слегка покраснеть, но он не смутился и пожал плечами:
— Политику я оставляю тем, кого к ней готовили, сам же просто хочу уцелеть. Сейчас, например, мы сидим на гнезде скорпионов. У нас имеются две когорты бриттов, в опасной самоуверенности полагающих, что они способны справиться с кем угодно. Еще у нас имеется город, охваченный расколом, с голодным населением и старым царем, шарахающимся от собственной тени, ибо ему кажется, что даже приближенные плетут против него козни. За стенами города шныряют вражеские отряды, разоряющие страну атребатов и перехватывающие наши снабженческие обозы. А сейчас, вдобавок ко всем этим радостям, нам на головы свалился трибун, только и думающий, как аннексировать царство и прибрать атребатов к рукам. — Он посмотрел на товарища: — И ты считаешь, что нам не о чем беспокоиться?
— Тут ты в самую точку попал! — кивнул Макрон. — Беспокоиться, разумеется, есть о чем. Пойдем-ка поищем что-нибудь выпить.
ГЛАВА 19
Трибун Квинтилл медленно шел по грязным улицам Каллевы. Впереди вышагивали телохранители, выделенные ему Плавтом, шестеро отборных, грозного вида воинов, ростом и шириной плеч не уступавших своему командиру. Он знал, что требуется, чтобы произвести впечатление на туземцев. Как личный представитель командующего, а в более широком смысле — и самого императора, он должен был служить живым воплощением не ведающего поражений народа, избранного богами, дабы покорять племена, прозябающие в дикости за рубежами великой империи.
Шествуя между крытыми соломой хижинами к царской усадьбе, Квинтилл с любопытством поглядывал по сторонам. Горожане в основном сидели перед своими лачугами, большинство из них роднили осунувшиеся угрюмые лица. Изможденные, но, как отметил про себя трибун, еще не до той степени, когда голод лишает людей воли, делая их безразличными ко всему. Эти люди пока могли двигаться, а значит, существовала опасность, что они могут откликнуться на призыв восстать против Верики и против Рима.
После шума на плацу римской базы тишина в городе казалась зловещей, и Квинтилл ощутил облегчение, когда, свернув за угол, увидел впереди деревянные ворота и частокол. К удивлению трибуна, ворота были закрыты. Походило на то, что царь был прекрасно осведомлен о медленно закипающем в городе недовольстве. По приближении римлян один из часовых над воротами повернулся и криком сообщил о появлении незнакомцев. Однако когда Квинтилл подошел к воротам, они так и не раскрылись. Он уже начал опасаться, что столкнется с непозволительным пренебрежением к своей персоне и его просто проигнорируют, но тут на смотровой надвратной площадке возник еще один человек. Щурясь от яркого солнца, Квинтилл поднял глаза и разглядел возвышавшегося над оградой огромного, могучего воина.
— Ты понимаешь латынь? — спросил с улыбкой трибун.
Туземец кивнул.
— Тогда будь добр, передай своему царю, что трибун Квинтилл желает с ним повидаться. Я послан Авлом Плавтом.
Глаза бритта слегка расшились.
— Жди, римлянин.
С этими словами он исчез, но ворота по-прежнему оставались закрытыми. Квинтилл раздраженно воззрился на шероховатые доски, хлопнул с досады себя по бедру и стал ждать, томясь на солнцепеке в узкой щели между бревнами частокола и скоплением жалких лачуг.
Недвижный воздух плавился от жары, ближайшая куча отбросов наполняла его такой вонью, что трибун невольно поморщился. Мухи с жужжанием описывали ленивые круги вокруг римлян, где-то неподалеку не переставая брехала собака. Чувствуя себя заброшенным в какой-то фантастический мир, Квинтилл сцепил за спиной руки и стал расхаживать туда-сюда перед запертыми воротами. Весь этот городишко просто вопит о том, чтобы снести его и опять возвести, но уже в другом стиле. Трибун живо представил себе будущую столицу своей провинции: ровные ряды домов под черепичными крышами и скромную площадь с базиликой, символизирующей очередной триумф римского порядка.
Наконец с той стороны ворот тяжко громыхнул запорный брус, и спустя момент массивные деревянные створки медленно отворились. Бритт, которого Квинтилл уже видел, жестом пригласил римлян внутрь, и, как только они вошли, ворота снова закрылись.
