Верика пристально посмотрел на собеседника, вмиг утратив всю напускную веселость.
— Да, некоторые из моих подданных полагают, что наше племя прислонилось не к тем, к кому надо бы.
— Некоторые? Их много?
— Достаточно, чтобы это меня беспокоило.
— То, что беспокоит тебя, царь, беспокоит и Рим.
— О, я ничуть в том не сомневаюсь.
— Ты знаешь этих людей?
— Кое-кого, — признал Верика. — Но таких мало. Кого-то подозреваю. Их больше. Что касается остальных, можно только гадать.
— Тогда, царь, почему бы тебе не позаботиться о своих недругах?
— Позаботиться? Что означает эта речевая фигура, трибун? Говори прямо, что ты имеешь в виду. Мы ведь не трусы, чтобы прятаться за словами. Нам следует называть вещи своими именами, дабы избежать недопонимания и взаимных упреков. Ты советуешь убивать тех, кто мне неугоден?
— Ради собственной безопасности и в назидание остальным, — кивнул Квинтилл.
— Полагаю, славный центурион Макрон уже доложил тебе, что я недавно попробовал применить эту меру. Вышло не очень удачно.
— Может быть, потому, царь, что ты избавился от недостаточного количества врагов?
— А может быть, потому, что избавился от слишком многих? Может быть, мне вообще не стоило от них избавляться? Так считает Кадминий, хотя и не решается заявить о том вслух.
Начальник царской стражи, молчаливо сидевший поодаль, опустил глаза. Квинтилл, словно этого не заметив, подался к царю.
— Это выглядело бы слабостью, царь, а значит, могло бы придать смелости тем, кто втайне мечтает о твоем устранении. В конечном счете терпимость всегда оборачивается слабостью. А слабость ведет к поражению.
— Похоже, римлянин, для тебя все просто, — покачал головой Верика. — Есть только черное или белое без каких-то оттенков. Одно решение для любых обстоятельств: править железной рукой.
— Это работает, царь. Везде работает и сработает здесь. На нас и на наше дальнейшее совместное процветание.
— На нас? Сколько тебе лет, трибун?
— Двадцать четыре года, царь. Почти. Исполнится через месяц.
— Двадцать четыре…
Царь атребатов заглянул римлянину в глаза.
— Каллева — не Рим, Квинтилл. Постарайся понять. При моем положении мне надо взвешивать каждый шаг. Если я убиваю слишком многих врагов, восстают те, кто негодует на меня за жестокость. Если убиваю слишком мало, восстают возмущенные моей бесхребетностью. Найти золотую середину непросто. Ты понимаешь, в чем трудность? Я спрашиваю тебя, скольких подданных следует уничтожить, чтобы добиться желаемого, не провоцируя недовольства?
Ответа у Квинтилла не было, и он злился на себя за то, что угодил в очевидную риторическую ловушку. Будучи учеником лучших ораторов, каких только мог сыскать в Риме отец, трибун чувствовал себя задетым. Проклятый царь Верика. Каверзный старикашка! Такие, как он, вечно все запутывают и портят, а разбираться и исправлять приходится Риму. Всегда только Риму.
— Царь, — наконец ответил он, — я признаю, что управление целой страной сродни искусству, где мало что значат заранее заготовленные рецепты или какие-то общепринятые приемы. Но у тебя есть проблема. Твой народ разделен, и часть его настроена против Рима. Что делает эту проблему не только твоей, но и нашей. Тебе, ради блага твоего племени, следует поскорее найти удовлетворительное решение.
— Или?
— Или Рим решит эту проблему сам.
Повисло молчание. От трибуна не укрылось, как напрягся Кадминий, рука которого непроизвольно сжалась в кулак. Верика на другом конце стола откинулся в кресле и поднес кончики пальцев к губам, изучая Квинтилла темными щелками, в которые превратились его мигом прищурившиеся глаза.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет, царь. Никоим образом. Но позволь мне обрисовать возможные перспективы. Так, как я их вижу.
— Что ж, продолжай.
— Атребатам необходимо остаться союзниками империи. Нам нужна твердая уверенность в беспрепятственном продвижении наших обозов по всей вашей стране. Обеспечивая их безопасность, вы в свой черед можете твердо рассчитывать на нашу поддержку, благодарность и дружбу. И до тех пор, пока это положение сохранится, Рим предоставит атребатам свободу решать свои внутренние дела. Если, разумеется, не возникнут вопросы, затрагивающие наши интересы.
— А если они возникнут, что тогда?
— Нам придется помочь тебе в управлении твоим царством.
— Ты хочешь сказать, отобрать его у меня? Превратить в провинцию?
— Царь, я очень надеюсь, что до этого никогда не дойдет.
Последовала напряженная пауза, потом Верика произнес:
— Понимаю. А если что-то пойдет не так?
— Тогда мы будем вынуждены сокрушить любые действующие против нас силы. Все оружие тут же изымут. Земли, твои и тех твоих знатных соплеменников, что осмелятся создавать нам проблемы, конфискуют, всех пленников продадут в рабство. Такова участь каждого племени, не оправдавшего доверия Рима.
Некоторое время Верика молча смотрел на трибуна, потом его взгляд обратился к начальнику стражи. Кадминий еле сдерживал ярость, вызванную неслыханной дерзостью римского офицера, посмевшего угрожать его господину.
— Похоже, Рим не оставляет ни мне, ни моему народу особого выбора, а?
— Не оставляет, царь. Никакого.
ГЛАВА 20
Спустя два дня после прибытия трибуна Квинтилла Верика изъявил желание поохотиться. Один из лесов в нескольких милях от Каллевы числился царским, и окрестным жителям запрещалось не только добывать в нем какую-то дичь, но и даже бывать там.
День, предшествующий развлечению, выдался знойным. Солнце палило нещадно, и улочки Каллевы словно вымерли — все искали укрытия от жары. А вот двор перед царским чертогом, напротив, походил на разворошенный муравейник: слуги и рабы хлопотливо сновали повсюду, занятые нескончаемой подготовкой к отъезду. Царева охота была большим делом, мало вязавшимся с романтическим образом рыщущего по лесам одиночки, чей ум и ловкость вступают в противоборство с первозданной силой и хитростью дикого зверя. Древки охотничьих копий подвергались придирчивому осмотру, не завелась ли на них от хранения плесень, их наконечники на точильных камнях доводились до немыслимой остроты, и челядь с великими предосторожностями укладывала весь этот арсенал в толстые кожаные футляры. Так же основательно проверялись и лошади: отбракованных отгоняли в конюшни, чтобы вернуть в круговерть повседневных работ. Сбруя чистилась, смазывалась и старательно подгонялась к животным, которым предназначалось носить царских гостей. Потные рабы сгибались под грудами мехов для походных постелей, их охапками сваливали на выстроившиеся вереницей повозки. Озабоченные управители громкими криками подгоняли с ног сбивавшихся слуг, таскавших из темных подземных кладовых мешки с хлебом, окорока, кувшины с вином и пивом и горы прочего провианта, тоже находившего себе место на тех же телегах. Тем временем начальник царской стражи, сидя за грубым дощатым столом, отбирал из выстроившейся у ворот длинной очереди самых крепких, годных в загонщики горожан. С едой в Каллеве было уже совсем плохо, и приглянувшиеся Кадминию счастливчики рассчитывали поживиться объедками, что останутся после трапез племенной знати на приволье в холмах.
