— Смотри-ка, он так и льнет к тем, кто побогаче да повлиятельнее, — проворчал Макрон. — Не знаю, правда, стоит ли столь утруждаться, ведь он вряд ли их понимает. Что ему там ловить?
— Некоторые царские родичи понимают латынь. Пусть не блестяще, но сносно. Достаточно, чтобы поддерживать разговор.
— Это только половина загадки, — рассмеялся Макрон. — Хотелось бы знать, какие у них могут быть общие темы для этого самого разговора? Последние римские моды? Или что носят в этом сезоне триновантские матроны? Что-то сомневаюсь.
— Насчет моды не скажу, не знаток, но думаю, что родовитым хлыщам, пусть и собранным со всех частей света, не составило бы труда столковаться между собой, ибо в известном смысле все они говорят на одном языке. Аристократы всюду аристократы, проблем с общением у них не бывает.
Не возникло проблем и здесь. Едва сгустилась тьма, пир пошел горой. Скоро Квинтилл и его новые приятели уже горланили пьяные песни и, хватаясь за бока, гоготали над грубыми шутками, жадно вгрызаясь в куски жареной баранины и обильно запивая ее вином. Царь снисходительно поглядывал на буйство молодой поросли, но сам ел мало, а вина пил и того меньше, причем обильно разбавленного водой. Взошедшая сияющая луна затмила на небе все звезды, кроме самых ярких из них, набросив на сонный ландшафт тонкую пелену голубоватого свечения. Наконец хмель взял свое, и большую часть царских спутников стала одолевать дремота: один за другим они разбредались по сторонам, закутывались в приготовленные для них слугами теплые шкуры и засыпали. Макрон с Катоном допивали свой эль, тоже собираясь на боковую, когда к ним, выступив из теней, с поклоном приблизился царский управитель.
— Царь желает видеть вас у своего костра, — спокойно произнес управитель на своем языке, после чего, не дожидаясь ответа, повернулся и направился к своему господину.
— Чего ему надо? — сонно спросил Макрон.
— Верика хочет с нами поговорить.
— Что, прямо сейчас?
— Видимо.
— О чем?
— Слуга не сказал.
— Вот незадача. Я только настроился хорошенько всхрапнуть. Впрочем, надеюсь, старикан нас не задержит.
— Боюсь, может и задержать, — отозвался Катон. — Скорее всего, разговор у него важный, с чего бы еще он стал ждать, когда все уснут. Идем.
Макрон лениво ругнулся, неуверенно поднялся на ноги и поплелся за своим товарищем мимо спящих вповалку людей к угасающему костру, разложенному чуть в стороне от основного становища. Царь Верика восседал на дубовом кресле, по обе стороны от него стояли телохранители. Оранжевые отблески огня играли на морщинистом лице старца и на его седой бороде, рука рассеянно вертела стоявший на колене кубок. Он поднял глаза на приближавшихся центурионов и со слабой улыбкой жестом пригласил их устраиваться у огня. Остальные уже сидели: Тинкоммий, трибун Квинтилл и Артакс. Увидев последнего, Катон замешкался, но потом сел на теплую землю напротив трибуна, теперь отделенного от него всего лишь глухо потрескивавшими поленьями и россыпью раскаленных угольев. Макрон тяжело опустился рядом. Неожиданно в юноше ворохнулось какое-то нехорошее, тревожное чувство. Чего ради эта троица собралась здесь и зачем позвали его и Макрона? Какую же тайну хочет открыть в столь поздний час Верика своим близким родичам и римским командирам? Царь между тем подозвал управителя и вручил ему пустой кубок. Тот что-то пробормотал, но Верика покачал головой.
— Нет. Больше не надо. Проследи, чтобы нас не беспокоили. Никто не должен подойти к нам так близко, чтобы слышать, о чем мы здесь говорим.
— Будет исполнено, государь.
Когда управитель удалился, царь молча поднял глаза к бледной луне, а потом со смертельной усталостью в голосе обратился к своим гостям:
— Я буду говорить в основном на родном языке, ибо то, что хочу сказать, касается моего родственника Артакса более, чем всех прочих. Центурионы Макрон и Катон находятся здесь потому, что оба заслужили мою признательность и, что еще важнее, мое доверие. Трибун Квинтилл присутствует в качестве представителя командующего римских войск Плавта. Центурион Катон, ты достаточно хорошо знаешь наш язык, чтобы переводить мои слова своим соотечественникам?
— Думаю, да, государь.
Верика нахмурился.
— Ты должен быть точно в этом уверен. Мне нужно полное понимание. Сегодня все здесь сидящие станут свидетелями моего волеизъявления, и я хочу, чтобы впоследствии мои слова не толковались как-нибудь по-иному. Ты понимаешь меня, центурион?
— Да, царь. А если возникнут какие-либо сомнения, мне всегда сможет помочь Тинкоммий.
— Вот и прекрасно. А теперь перескажи это своим товарищам.
После того как Катон перевел сказанное, Макрон склонился к нему поближе и тихо спросил:
— Сынок, к чему старик клонит?
— Понятия не имею.
Верика опустил голову, разглядывая свои колени.
— В последние дни меня томит странное чувство. Ощущение приближающегося конца. Я даже видел сон: Луд явился за мной… на охоте.
Верика поднял глаза на слушателей, словно в ожидании отклика, но такового не последовало. Да и что можно ответить царю, вслух заявившему о своей скорой смерти? Для Катона, повидавшего и даже пережившего двоих из трех императоров, наделенных божественным статусом, в словах Верики слышалось нечто трогательное. Вероятно, переход в иной мир пугал власть предержащих правителей ничуть не меньше, чем прочих людей. Да и вообще было бы несправедливо и глупо требовать, чтобы монарх бестрепетно встречал смерть, хотя в Риме чуть ли не каждый сенатор считал своим долгом публично и громогласно возглашать, что правящий цезарь пребудет с народом вечно.
— Иногда сон — это только сон, царь, — промолвил Квинтилл успокаивающим тоном. — Я уверен, что боги благословят атребатов еще долгими годами твоего правления.
— Какие боги, трибун? Полагаю, в последние месяцы я сделал немало, чтобы умилостивить великого Юпитера, но чего это стоило богам моего народа?
— Царь, пока существует Юпитер, тебе нечего бояться никаких других богов.
— Правда, трибун?
— Разумеется. Готов ручаться своей головой.
— Будем надеяться, — улыбнулся Верика, — что в ближайшее время ни от тебя, ни от двоих этих центурионов не потребуется такой жертвы.
Квинтилл обиженно поджал губы, и Катон вдруг подумал, что для человека, который только что неумеренно пил, он на удивление строг и подтянут. Затем до него дошло, что трибун просто разыгрывал из себя пьяного перед атребатской знатью, и, видимо, неспроста. Молодой центурион усмехнулся: этот хитрец, как всегда, себе на уме. Известно ведь, что вино развязывает языки, и порой даже лучше, чем интриги и пытки.
— Царь, неужели же твои подданные что-нибудь против нас замышляют? — спросил Катон. — Неужели в опасности и ты сам?
— Нет! — негодующе возразил Тинкоммий. — Твои люди почитают тебя, государь.
