— Нам надо поговорить. Ступайте за мной.
Трибун резко повернулся и зашагал к царской спальне. Катон вскочил и вместе с Макроном поспешил следом. Телохранители расступились, пропуская в покои Верики римлян, и снова сомкнулись, едва дверь закрылась. Оказавшись в опочивальне, все трое непроизвольно воззрились на лежавшего под покрывалами старика. Он не шевелился, было лишь слышно слабое, хриплое, но размеренное дыхание.
— Что нового? — спросил Квинтилл.
Лекарь, сидевший на табурете рядом с кроватью, покачал головой:
— Он не приходил в сознание, командир.
— Как только в его состоянии произойдет перемена, к лучшему или к худшему — все равно, тут же мне доложи. Понял?
— Так точно, командир.
Квинтилл махнул центурионам рукой и направился в зал для приемов. Не считая большого стола, скамеек и резного деревянного трона, там было пусто.
— Садитесь, — распорядился Квинтилл, потом прошел к трону и без малейших колебаний уселся.
Макрон переглянулся с Катоном и поднял брови. Квинтилл оперся на стол локтями и свел пальцы домиком.
— Кажется, я убедил совет провозгласить Тинкоммия новым наследником Верики.
— Но, разумеется, мы все надеемся, что Верика выживет, — пробормотал Макрон, не убежденный в верности принятого решения.
— Это вне всяких сомнений, — кивнул трибун. — Он лучшая гарантия мира между Римом и атребатами.
— С Тинкоммием, командир, тоже все будет как надо, — заметил Катон.
— Надеюсь. — Квинтилл сжал ладони. — Но если случится худшее и Верика все же умрет, нам нужно будет действовать молниеносно. Всех, кто попытается выступить против нового государя, следует взять под стражу и запереть в нашем лагере, пока Тинкоммий не утвердится во власти.
— Ты полагаешь, командир, что за Артаксом стоят еще люди? — спросил Катон.
— Не знаю, что и сказать. Вот уж никак не думал, что он так поступит.
— Правда? — удивился Катон. — Почему же?
— Да потому, что он был на жалованье у Плавта, и я сомневаюсь, чтобы командующего порадовало известие о ненадежности его вложений.
— Артакс — наш агент? — изумился Макрон. — То есть он, конечно же, негодяй и все прочее, однако с виду всегда казался прямым человеком.
— Очевидно, это поверхностное впечатление, центурион. Факты говорят, что он был даже и не агентом, а коварным двурушником, — уточнил Квинтилл. — Или, по крайней мере, стал таковым под давлением обстоятельств. А возможно, то, что его объявили наследником Верики, просто ударило ему в голову, и он стал действовать сам по себе.
— Не исключено, командир, — пожал плечами Катон. — Лично я ему никогда не доверял. И боюсь, он не последний из бриттов, которых нам следует опасаться. Думаю, с уходом со сцены Верики можно ожидать определенного брожения в городе, касающегося наследования престола. Наверняка кто-то заявит, что Тинкоммий еще слишком молод и неопытен для управления целой страной. А кто-то, надо думать, и сам поглядывает на трон.
— Некоторые знатные атребаты могут воспротивиться воле совета, — согласился Квинтилл. — А кое-кто даже, если Верика уйдет в иной мир, возможно, решится поднять оружие против нового государя. Но с такими быстро разделаются ваши когорты. — Губы трибуна изогнулись в усмешке. — Ваши… э-э… Волки и Вепри.
Катон насмешку проигнорировал, слишком ошеломленный сутью обрисованной перспективы. Холодок нехорошего предчувствия пополз вверх по его шее к затылку.
— В нынешней ситуации, командир, это так просто не пройдет. Ты сам видишь, как тут все складывается: племя практически начинает раскалываться пополам. Наше вмешательство может усугубить положение.
— Не драматизируй, центурион. У тебя под рукой не какой-нибудь сброд, а солдаты. И они сделают то, что им скажут. Или, может быть, ты боишься, что не сумеешь призвать их к порядку? Что ж, это можно понять. Командование — удел настоящих мужчин, ты же пока еще почти мальчик. А с тобой что, Макрон? Твои-то люди тебе подчинятся?
— Так точно, командир, подчинятся. Поскольку знают, что мне лучше не перечить.
— Вот это по-боевому! — удовлетворенно кивнул трибун. — Рад слышать, что здесь все-таки есть командир, на которого можно положиться.
Катон во все глаза смотрел на трибуна, силясь подавить в себе гнев и пытаясь понять: оскорбили его или походя щелкнули по носу. В конце концов он решил хранить ледяное спокойствие, необходимое в схватке с врагами, раз уж трибун держит себя с ним как враг.
— Командир, меня и мою когорту тоже не стоит списывать со счетов.
Трибун смерил юношу взглядом:
— Надеюсь, Катон, надеюсь… Но на данный момент это только гипотетические прикидки. Верика жив, и, пока он жив, мы должны прилагать все усилия к тому, чтобы отношения между Римом и атребатами оставались такими, какими и были.
— Да, командир, — кивнул Катон. — В том числе нам не мешало бы позаботиться и о сохранении мира среди самих атребатов.
— Это само собой, центурион, — снисходительно улыбнулся трибун Квинтилл.
— Подонок! — ворчал Катон, возвращаясь с Макроном на базу.
Восходящее солнце еще не выглянуло из-за крыш обступавших кривую улочку хижин, воздух был сырым и промозглым, но даже в свете раннего утра юноша наконец мог оглядеть себя и воочию убедиться, насколько он грязен и как нуждается в смене одежды и в хорошем мытье. Но куда пуще грязи его бесил оскорбительный выпад трибуна. Эту обиду ничем нельзя было смыть.
— Да не переживай ты так, — рассмеялся Макрон. — Разнюнился, понимаешь, как брошенная невеста.
— Ты же сам слышал, что он говорил. Командование — удел настоящих мужчин! — повторил Катон, передразнивая Квинтилла. — Подонок! Самодовольный патрицианский выродок! Ничего, я ему еще покажу!
— Ну конечно, покажешь, а он посмотрит, — хмыкнул Макрон, но был удостоен такого испепеляющего взгляда, что тут же поднял вверх обе руки. — Прости, приятель! Это я просто сболтнул. Подумай лучше о чем-либо хорошем.
— Хотелось бы знать, где ты это хорошее видел?
Макрон никак не отреагировал на подковырку.
— А вот послушай, может, что-то поймешь. Верика пока с нами, а если он и протянет ноги, его есть кем заменить. Пусть я и не в восторге от твоего Тинкоммия, но он, по крайней мере, нас не предаст, как Артакс. Все могло обернуться хуже.
— Если могло, значит, еще обернется.
Для Макрона это было уже чересчур. Как бы ни нравился ему Катон, но постоянная мрачноватость этого малого действовала угнетающе на его жизнерадостную натуру. Он ускорил шаг и, преградив юнцу дорогу, сказал:
— Может, ты бросишь наконец свое пораженческое слюнтяйство? Мне оно начинает надоедать.
