Сколько все это продолжалось, Катон сказать бы не мог. Времени подумать о том, да и о чем-либо другом у него просто не было: им руководило воинское чутье и чувство самосохранения. Нанося и парируя удары мечом или прикрываясь щитом, Катон ухитрялся выкрикивать что-то ободряющее своим людям и посылать замену туда, где, как он видел, кто-либо падал, нарушая целостность строя. Но хотя на каждого павшего защитника укрепления приходилось по пять, а то и по шесть сброшенных вниз дуротригов, это не ослабляло их натиска. Кажется, даже наоборот: потери озлобляли бриттов, усугубляя в них яростное стремление уничтожить и ненавистных им римлян, и их презренных прихвостней-атребатов. Они рвались вперед и напирали с таким диким бешенством, что Катон чувствовал, как повозка под ним буквально подпрыгивает и трясется. А еще он чувствовал, что силы его истощились совсем, и одного отчаяния для того, чтобы продолжать драться, было теперь уже недостаточно. Только железная воля заставляла его левую руку удерживать щит, а правую наносить удар за ударом. Однако стоило ему сбить с ног одного дикаря, как на его месте тут же вырастал другой, одержимый таким же неукротимым желанием сокрушить всех последних защитников каменного чертога.
Но вдруг, как ни странно, после очередного разящего выпада Катон не обнаружил перед собой никого, а когда по привычке с опаской выглянул из-за щита, унимая дрожь в отягощенной мечом руке, оказалось, что только что бушевавшее вокруг море искаженных неистовой злобой физиономий вдруг отхлынуло от редута. Быстро оглядевшись по сторонам, он понял: дуротриги откатываются.
Боевые кличи больше нигде не гремели, враги прямо на глазах у него и у прочих покидали занятую территорию, вытекая в ворота. Скоро на виду осталось лишь несколько воинов, да и те улепетывали со всех ног, догоняя соплеменников. Взору Катона открылось поле недавней схватки. Сотни сраженных дуротригов усеивали землю перед чертогом. Некоторые еще были живы, покрытые потом и кровью тела шевелились, поблескивая в убывающем вечернем свете. Катон бросил взгляд на замершего в отдалении Макрона: тот скривил губы и пожал плечами.
— Ну и где они, на хрен, теперь? — громко спросил Фигул.
Защитники редута оставались на своих местах, ожидая следующей атаки и не смея поверить в то, что враг уже не вернется. Однако удаляющееся бряцание оружия и доспехов убегающих дуротригов вскоре совсем затихло вдали, и теперь тишину нарушали лишь стоны раненых.
— Катон!
— Да, командир?
— Проверь наши силы, прямо сейчас!
Катон кивнул, соскочил наземь, пошатнулся, ибо уставшие ноги уже плохо держали его, и стал проводить перекличку уцелевших бойцов наверху и тех немногих, что оставались в резерве.
— Враг на подходе! — подал голос легионер, и Катон поспешил вскарабкаться на свою телегу.
В вечернем сумраке появились смутно очерченные фигуры воинов, приближающихся к воротам.
— Еще одно усилие, парни! — выкрикнул Макрон надтреснутым от напряжения голосом.
Каждый из бойцов покрепче перехватил щит и собрался с духом в ожидании последней схватки. И тут внезапно Катона пробил нервный смех: он опустил копье и подался вперед, опершись локтями на ребро стола, являвшего собой часть импровизированного ограждения.
В ворота входил широкоплечий мужчина в красном плаще. Последние лучи солнца играли на его высоком полированном шлеме, над которым вздымался ярко-алый султан. Он что-то крикнул, и его воины, развернувшись по флангам, стали осторожно продвигаться по двору царской усадьбы, направляясь к чертогу. По приближении маленького отряда зоркие глаза Катона первыми различили, кто вышагивает впереди.
— Да это Гортензий! — с облегчением рассмеялся Катон.
Гортензий шагал, никуда не сворачивая, к редуту, подбрасывая в свободной руке свой командирский жезл.
— Макрон и Катон, надо же! — прогудел он. — Мне следовало догадаться. Ну кто еще, кроме вас двоих, мог влипнуть в этакую заваруху?
ГЛАВА 38
— Нет, — решил Веспасиан, обозрев удлинявшиеся тени, что ложились на мертвые тела, разбросанные по двору царской усадьбы. — Нет никаких сомнений. Тут слишком многое нужно сделать. Мы остаемся.
Катон беспокойно переглянулся с Макроном: понимает ли легат всю опасность?
Едва отправив разведчиков удостовериться, что дуротригов вблизи Каллевы нет, Веспасиан повел своих людей сквозь обугленные обломки ее главных ворот в город и первым делом поспешил на территорию базы, где и от его резиденции, и от госпиталя остались лишь жуткие руины. Однако, хотя лагерные постройки дуротриги практически сровняли с землей, амбары и склады по большей части остались нетронутыми. Варвары намеревались съесть все, что смогут, а также унести все, что смогут, но неожиданное прибытие шести римских когорт ввергло их в панику, и они вынуждены были бежать из столицы страны атребатов с пустыми руками.
Веспасиан отдал приказ восстановить оборонительные сооружения базы, а затем вместе с трибуном Квинтиллом отправился в расположение когорты Гортензия, посланной им вперед, чтобы навести порядок в царской усадьбе. Завидев Макрона с Катоном, легат потребовал от них обстоятельного отчета.
— Командир, мы не можем здесь оставаться, — заявил Катон.
— Не можем? — повторил с презрительной усмешкой стоявший возле легата Квинтилл. — Центурион Катон, истина заключается в том, что если мы чего-нибудь и не можем, то это позволить себе убраться отсюда. Даже ты, конечно, в меру своего разумения, должен понимать стратегическую обстановку. Верика скоро умрет. Почти все его воины уже погибли. Царство атребатов падет перед любым врагом, прошедшим в ворота, которые вы умудрились спалить. Теперь только Риму дано привести этот край в чувство.
Катон спрятал руку за спину и сжал кулак так, что ногти впились в ладонь. Он крайне устал, был страшно зол, но пытался держать себя в рамках.
— Трибун, если Рим потеряет здесь шесть когорт и легата, то ни о какой «стратегической обстановке» беспокоиться уже не придется. Это будет разгром.
— Неужели?
Квинтилл рассмеялся и повернулся к Веспасиану:
— Думаю, командир, этот молодой человек в последние дни всякого тут натерпелся. И лишь естественно, что он теперь полон страха.
Макрон насупился, пригнув бычью шею. Слова трибуна задели его за живое.
— Полон страха? Это Катон-то? Да таких храбрецов поискать! И кстати, по-моему, вовсе не он пустился наутек, когда враги за нас взялись…
Веспасиан шагнул вперед, поднял руку и тихо, но властно произнес:
— Довольно! Не хватает еще, чтобы мои командиры спорили на глазах у солдат.
— И все же, — заявил оскорбленно Квинтилл, — я никому не позволю обвинять меня в трусости. Я не сбежал, а поскакал за подмогой.
