– Честно говоря, нет, командир. Легионеры валились с ног от усталости. Последнюю милю перед бродом мы преодолели бегом и прямо с марша бросились в бой, не успев даже отдышаться. Люди были вымотаны до предела, а когда они увидели, какое множество врагов собралось на том берегу, намереваясь напасть на нас…
– Ну?
Максимий опустил глаза и поглядел на носки своих сапог.
– Думаю, командир, они испугались, поскольку не были готовы сразиться с таким множеством варваров. Поэтому мы отступили от берега и стали дожидаться подкрепления. У меня не было выбора. Нет смысла бросать когорту в бой, если она к нему не готова. – Он посмотрел на командующего с вызовом. – В любой другой день…
– Центурион, – прервал его Плавт. – Ни о каком другом дне речи не идет. И одного этого хватит с избытком. Ты и твои бойцы продемонстрировали полное несоответствие высоким требованиям, какие налагает звание легионера.
Прежде чем вынести заключительное суждение, командующий выдержал паузу, и не просто ради дешевого театрального эффекта. Он хотел, чтобы эти люди пережили несколько мгновений настоящего ужаса в ожидании решения их участи.
– Третья когорта лишается права на пребывание в лагере на шесть месяцев. Со знамен всех центурий будут удалены награды и знаки отличия, начисление выплат приостановлено, рацион ограничен ячменем и водой. Приговор вступает в силу немедленно.
Несмотря на полугодовую перспективу тяжкого, полуголодного существования, самым сильным чувством, которое испытал Катон, был стыд. Каждому подразделению в армии станет известно, что он, вместе с прочими бойцами и командирами когорты, пренебрег своим долгом. Куда бы они ни направились, им придется маршировать под оголенными штандартами, знаками бесчестья. Тень этого черного приговора будет лежать на нем куда дольше оговоренных шести месяцев: память о преступлении всегда превосходит срок наказания.
Командующий сложил свои таблички и уже собирался встать, когда Нарцисс вдруг подался к нему и положил руку на его плечо:
– Один момент, командующий.
– В чем дело?
Нарцисс склонился поближе и заговорил так тихо, что слышать его мог только Плавт. В шатре воцарилась неестественная тишина: все затаили дыхание и напрягли слух, пытаясь уловить хотя бы одно слово. Несколько мгновений Плавт внимательно слушал, потом на его лице появилось выражение ужаса, и он покачал головой. Нарцисс заговорил еще более настойчиво, тыча в направлении командующего пальцем, чтобы подчеркнуть важность сказанного. Спустя некоторое время командующий, по-видимому, уступил и мрачно кивнул, после чего повернулся к Веспасиану и что-то шепнул. Поджав губы, Веспасиан уставил взгляд на командиров Третьей когорты.
Командующий Плавт откинулся назад, сложил руки на груди и обратился к собравшимся в шатре:
– В силу серьезности вины пренебрегшей своим долгом Третьей когорты, а также в назидание всей армии, служащей в этой провинции и за ее пределами, приговор дополняется указом о децимации. Жеребьевка по центуриям будет проведена немедленно. Казнь состоится послезавтра на рассвете, на глазах у представителей всех легионов. Трибун! Отведи этих командиров к их подразделениям.
Когда центурионы покидали шатер, Катон непроизвольно отмечал выражение их лиц. Максимий смотрел себе под ноги, не решаясь встретиться ни с кем взглядом. Лицо Туллия сделалось пепельно-бледным. Макрон был в ярости и, проходя мимо Катона, слегка покачал головой в знак горького негодования. Феликс и Антоний выглядели ошеломленными. Наконец дошла очередь и до самого Катона. Он двинулся к выходу за остальными, чувствуя странное онемение, словно жестокая окружающая действительность вдруг сделалась смутной и отдаленной.
Децимация. До сих пор он только слышал об этом самом страшном из наказаний, которому мог подвергнуться личный состав легионов в походных условиях. Одного человека из десяти, выбранного по жребию, предстояло забить до смерти его же товарищам. Молодой центурион с трудом боролся с тошнотой, порожденной ужасом.
Вернувшись к подразделениям, командиры встали каждый перед своей центурией и молча, в колеблющемся красном свете факелов, ждали, пока из штабного шатра не вышли шестеро писцов с простыми самнитскими глиняными горшками в руках и разделились по центуриям Третьей когорты. Когда писцы заняли свои места, трибун Плиний выступил вперед.
– Каждому бойцу из каждой центурии предстоит тянуть жребий: он должен будет вслепую вынуть из горшка жетон. Вытянувший белый жетон возвращается в строй. Тех, кто вытащит черный жетон, будут под конвоем отводить в сторону.
Стон отчаяния прокатился по рядам легионеров, понявших, сколь жестокое наказание обрушилось на Третью когорту.
– Молчать! – рявкнул старший трибун. – Ни звука, когда говорит командир! – Он окинул злобным взглядом выстроившихся перед ним, устрашенных людей и скомандовал: – Начать жеребьевку!
Воины, по отделениям, стали подходить к штабным писцам и тянуть жребий. Рядом с каждым писцом стояли по двое легионеров Первой когорты: один светил над горшком факелом, чтобы было ясно видно, какой кому выпал жребий, а задачей второго было конвоировать тех, кому не повезло. Катон повернулся к своим солдатам:
– Первое отделение, вперед!
Восемь человек подошли к писцу. Он поднял горшок на уровень глаз, так, чтобы невозможно было туда заглянуть, и первый легионер запустил руку внутрь. Слышно было, как стучат по донышку его дрожащие пальцы.
– Тащи быстрее! – рявкнул легионер, державший факел.
Бедняга вынул руку, разжал кулак и показал писцу жребий – деревянный кружок размером с денарий.
– Белый! – провозгласил писец, и солдат, дрожа от облегчения, поспешил вернуться в строй центурии.
– Белый! – объявил писец и второму бойцу.
– Черный!
Третий солдат, оцепенев, уставился на свою ладонь, как будто кружок под его взглядом мог сменить цвет и сделаться белым.
– Пошел, пошел! – Легионер схватил его за руку и толкнул в направлении караула, стоявшего за спиной старшего трибуна. – Туда. Шевелись.
Спотыкаясь, как пьяный, солдат поплелся прочь от своих товарищей, потом оглянулся через плечо и встретился взглядом с Катоном. Его глаза были полны отчаяния и молили о помощи, но Катон ничего не мог сделать. Он лишь беспомощно покачал головой и отвел взгляд.
Процедура продолжилась. Обреченных отгоняли в сторону; те, кому повезло, возвращались в строй. Катон видел, как Максимий, когда подошла его очередь, вытащил белый кружок и вернулся на место, унося его с собой как счастливый талисман. Возможно, это был знак и для него, подумал Катон и повернулся к своему оптиону:
– Ну, давай, Фигул. Будем тянуть жребий со следующим отделением.
Двое из восьми солдат пред ними вытащили черные метки, и Катон мигом подсчитал, что в горшке остался только один роковой кружок. Один черный на двадцать шесть белых, совсем неплохое соотношение. При этой мысли он даже воспрянул духом, хотя тут же устыдился этого, ибо его шансы улучшились благодаря тем несчастным, которым не повезло раньше.
