Битва у брода не составляла исключения. Он сражался с тем же энтузиазмом, движимый желанием, чтобы его видели в первой шеренге, ведущим бой бок о бок со своими подчиненными. Он не прятался позади строя и побуждал солдат противостоять врагу личным примером, а не пустыми призывами да жестокими угрозами в адрес тех, чья трусость не защищена чином. И оказаться осужденным на казнь за преступление, в котором не было и толики его вины, причем даже не чьей-то злой волей, а в силу нелепой, слепой случайности, казалось ему худшим, что только можно вообразить.
Первые капли дождя начали покалывать его обожженную солнцем кожу, холодный ветер шевелил высокую траву и шелестел в листве росших вдоль берега деревьев. Молодой центурион лег на бок и свернулся клубочком, чтобы подольше сохранить тепло. Ремни, туго стягивавшие запястья и лодыжки, натерли кожу до крови, так что любое движение отзывалось болью. Он попытался не шевелиться и закрыл глаза, хоть и знал: это его последняя ночь в этом мире. А ведь раньше Катон думал о том, что надвигающаяся неотвратимая смерть заставит его жадно вбирать в себя окружающую действительность в мельчайших подробностях, чтобы удержать все в сознании, не упустить напоследок ничего из того, что составляет радость бытия.
«Удержать день, – пробормотал Катон и издал горький смешок. – Проклятье!»
Не было у него сейчас ни остроты прощального восприятия мира, ни возбужденного стремления прочувствовать каждое оставшееся мгновение жизни – только тлеющий гнев, отклик на несправедливость всего происходящего да ненависть к центуриону Максимию, столь жгучая, что казалось, кровь вот-вот закипит в его жилах. Максимий будет жить и получит возможность постепенно искупить позор своего провала у брода, в то время как Катону предстоит переправа через совсем другую реку, откуда никому нет возврата. И он никогда не сможет доказать, что неповинен в том, из-за чего был подвергнут казни.
Настала ночь. Все так же продолжал лить дождь, все так же дул ветер, а Катон лежал на земле, дрожа и от холода, и от накатывавших на него волнами гнетущих мыслей и образов. Большинство сидевших или лежавших вокруг приговоренных, как и он сам, молчали. Некоторые тихонько, вполголоса, переговаривались, а один, не выдержав нервного напряжения и дневного палящего зноя, еще до заката тронулся умом и теперь то и дело начинал громко призывать свою мать, но крики его всякий раз стихали, постепенно переходя в сдавленный бессвязный лепет.
Судя по тому, что из палаток Третьей когорты не доносилось ни звука, недавние сослуживцы осужденных тоже, видимо, пребывали в подавленном состоянии. А вот из-за лагерного вала Второго легиона звуки доносились: возгласы игроков в кости, выражавшие то радость, то разочарование, обрывки распевавшихся у костров песен, уставная перекличка часовых. Всего сотня шагов – и совсем другой мир.
Над головой, в разрыве между облаками, на черном бархате безлунного неба проступили звезды, напоминая Катону о собственной незначительности в сравнении с грандиозностью окружающего мира, и к первой смене ночной стражи он уже почти смирился с собственной участью. Короткий сигнал трубы, прозвучавший в лагере легиона, обозначил второй час ночи, и двое легионеров, назначенных в караул при приговоренных, нетерпеливо ожидали смены. Дождь барабанил по их шлемам, холодный ветер заставлял плотнее укутываться в намокшие плащи.
– Что-то они не торопятся, – проворчал один. – А чья нынче очередь?
– Фабия Афера и Нипия Кессона, оба из недавно прибывших.
– Долбаные новобранцы, – первый караульный сплюнул на землю. – Я от них прямо ошалел за эти дни. Ублюдки хреновы, у них что башка, что задница – все едино.
– Золотые слова, Васс. И эти их задницы заслуживают хорошего пинка. Когда бы не эти педерасты, хренова когорта не вляпалась бы в такое дерьмо.
– Да уж, славного пинка каждый из них заслуживает… Ага, смотри – никак тащатся.
Из темноты появились две фигуры: даже дождь и ветер не могли заглушить шарканье их сапог по траве.
– Какого хрена вы так долго валандались?
– Ни хрена мы не валандались, – прозвучал из темноты голос одного из бойцов, поддержанный коротким смешком его спутника. Оба шагнули вперед, чтобы сменить товарищей.
– Постой-ка, – пробормотал Васс, всматриваясь в сумрачные фигуры. – Никакие это, на хрен, не Кессон с Афером. Кого это сюда принесло?
– Произведена маленькая замена.
– Да кто вы такие?
Увенчанная шлемом голова Васса подалась вперед, чтобы получше разглядеть новоприбывших, и в тот же миг вылетевший из темноты кулак с хрустом врезался в его челюсть. Ослепляющая вспышка света внутри его черепа – и караульный без чувств рухнул на землю.
– Что за?.. Кто…
Второй караульный мгновенно схватился за рукоять меча, но не успел вытащить клинок из ножен и на ширину ладони, как тоже был сбит с ног и грохнулся на землю с такой силой, что из легких вышибло весь воздух.
– Ух ты! – пробормотал Фигул и помахал рукой. – У этого урода челюсть как валун.
– Зато он и грохнулся, как валун, – промолвил Макрон, поставив на землю большой мешок, звякнувший металлом. – Да, не хотелось бы мне подвернуться под твой кулак.
Фигул издал смешок.
– Похоже, тех козлов, которых мы приложили у интендантского шатра, это тоже не порадовало.
– Ага. Очень смешно. Правда, один из них нас узнал. Ты понимаешь, что это значит?
– Знаю, командир? Но что теперь поделаешь… мы продолжаем или как?
– Конечно, продолжаем… Катон! – тихонько позвал Макрон. – Катон! Где ты тут?
Некоторые из лежавших на земле осужденных зашевелились и приподнялись, почуяв, что происходит что-то необычное. Арестованных охватило нервное возбуждение, зазвучали встревоженные, приглушенные голоса.
– Тише! – шепнул Макрон настолько громко, насколько осмелился. – Лучше не шуметь… Катон!
– Здесь я. Здесь.
– Там и оставайся. И не шуми. – Макрон двинулся на голос, щурясь, чтобы разглядеть друга, которого даже в темноте было ни с кем не спутать из-за его высокого роста и худобы. – Хочешь, чтобы все вокруг нас услышали? Смотри, провосты мигом нагрянут.
– Ты чего здесь делаешь? – удивленно спросил Катон.
– Не догадываешься? Ты сейчас унесешь отсюда ноги вместе со всеми этими ребятами. А заодно и с Фигулом.
– С Фигулом?
– Его видели часовые, так что ему придется уматывать вместе с тобой. Беги отсюда без оглядки. И ты, и все те, кому неохота здесь оставаться.
– Бежать без оглядки? – прошептал Катон. – Ты что, спятил?
– Ага, как мартовский заяц. Так же, как драпали те, из-за кого ты оказался здесь. Будете квиты. – Макрон вытащил кинжал. – Приподними руки так, чтобы видно было. Мне как-то неохота перерезать тебе запястья.
Катон поднял было руки, помедлил и опустил их снова.
