В течение утра дождь постепенно ослабевал, превратившись под конец в мелкую морось, но небо по-прежнему затягивали унылые серые тучи, отказывая беглецам в возможности погреться на солнышке. Катон с Фигулом вели их вперед, чередуя бег с шагом и уводя все дальше к болотам, сулившим наилучшую возможность укрыться от конных разъездов, которые неминуемо пустятся за ними в погоню. Дождь смыл большую часть глины, в которой они измазались ночью, но их кожа оставалась заляпанной глубоко въевшейся грязью, а всякий раз, когда они, вспотев за время пробежки, переходили на шаг, их пробирала зябкая дрожь. При отсутствии фляг утолить жажду можно было лишь из ручья, близ которого остался Поллий, и по мере продолжения этого выматывающего марш-броска Катон чувствовал, как все больше и больше набухает во рту липкий язык. Но, невзирая на усталость, никто не выбывал из колонны. Отстающих не было, поскольку каждый прекрасно знал: оставшегося позади ждет неминуемая смерть. Именно на это Катон и полагался, зная, что страх смерти способен побудить человека двигаться на пределе физических возможностей, когда уже не помогают ни увещевания, ни угрозы, ни колотушки.
Центурион пытался составить хоть какое-то представление о ходе времени, но без солнца на небосводе он мог лишь приблизительно оценить прошедшие часы, исходя из примерной скорости движения. По его подсчетам, было около полудня, когда они перевалили невысокую холмистую гряду, откуда увидели, что меньше чем в миле впереди лежит огромная, раскинувшаяся до самого горизонта низина. В тусклом, пробивающемся сквозь облака свете открывалась унылая, мрачная перспектива нескончаемых камышовых зарослей, узких протоков, луж и разбросанных тут и там островков и холмиков, где над густыми зарослями боярышника и дрока изредка поднимались чахлые деревца.
– Не больно-то уютно, – буркнул Фигул.
Катону, прежде чем он смог откликнуться, пришлось отдышаться.
– Да уж… но ничего лучше у нас нет. Какое-то время придется довольствоваться этим.
– А что потом, командир?
– Потом? – Катон издал горький смешок, после чего ответил: – А это «потом», Фигул, скорее всего не наступит. Мы будем жить одним текущим моментом под постоянной угрозой быть обнаруженными не одними, так другими, что в равной степени означает смерть… если только не добьемся отмены приговора.
– Отмены? – фыркнул Фигул. – Да как это может быть, командир?
– Я сам не знаю, – признал Катон, – поэтому не хочу раньше времени внушать никому надежду, которая может оказаться тщетной. Мне надо еще как следует продумать все детали, тогда я тебе все объясню. А сейчас надо двигаться.
Впереди, на склоне, дорога раздваивалась: одна тропа шла налево, огибала край болота и быстро пропадала из виду в затягивавшем горизонт легком мареве, поднимавшемся над самыми глубокими топями и провалами между холмами, где еще лежал плотный туман. Вторая, правая, менее разбитая и исчерченная колеями, вела прямо в сердце болот.
– Двигаться по правой тропе! – скомандовал Катон, выбежав из колонны и обернувшись к Фигулу. – Веди их дальше. Не останавливаться до тех пор, пока не углубитесь в болота самое меньшее на четверть мили.
– Будет исполнено, командир. А ты куда?
– Вернусь на холм и посмотрю сверху, как там дела позади, нет ли погони. Ты вообще поглядывай, когда я появлюсь, а то мне не больно охота заблудиться в болотах.
Фигул улыбнулся.
– До встречи, командир.
Они расстались. Фигул повел вымокших, перепачканных беглецов дальше на запад, где раскинулись негостеприимные топи, а Катон повернул назад, к холмистой гряде, которую они только что перевалили, хотя сам не очень-то понимал, почему ему вдруг показалось нужным бросить сверху последний взгляд назад. Быть может, им двигала необходимость остановиться и подумать, спланировать следующий шаг. Возможно, просто требовалось перевести дух и посмотреть на остающийся позади мир, прежде чем окончательно окунуться в жизнь, состоящую из скитаний и ужасных лишений. Но каким бы ни был мотив, он медленно, с тяжелым от осознания безнадежности ситуации сердцем, поднялся обратно по склону. Что, если никакой надежды на искупление нет? Что, если он весь жалкий остаток своей жизни обречен скрываться в диких пустошах, в ужасе перед возможностью быть обнаруженным и схваченным своими же соотечественниками? Да стоит ли вообще такая жизнь того, чтобы за нее цепляться?
Даже если ему удастся в ближайшем будущем не угодить в руки легионерам или уцелевшим соратникам Каратака, до конца года легионы все равно установят контроль над южной частью острова. Тогда у них появится достаточно времени для поиска и уничтожения последних оплотов тех, кто дерзает противиться Риму. Рано или поздно беглецы будут найдены, схвачены и преданы казни, даже если военные власти с трудом вспомнят, в чем, собственно, состоит их преступление.
Но раз уж ему выпала такая судьба, решил Катон, не лучше ли рискнуть всем и попытаться вновь вернуть расположение командующего Плавта и легата Веспасиана, для того чтобы приговор был пересмотрен. Альтернатива была такова, что о ней и задумываться-то страшно, и он наделся, что сумеет внушить это остальным, когда придет время изложить им свой план. Ему потребуются добровольцы, ведь на самом деле они уже не воинское подразделение, в котором он как командир обладает безусловным правом отдавать приказы. Сейчас вся его власть основывалась на вере в способность принимать правильные решения. Вот и Фигул было усомнился в его праве командовать, но у оптиона хватило здравого смысла понять, что кучка беглецов имеет шанс выжить, лишь если кто-то поведет ее за собой, и лучшей кандидатуры на роль вожака, чем Катон, не имелось… во всяком случае, пока.
Катон был столь поглощен размышлениями о будущем, что сам не заметил, как поднялся на гребень холма и оглядел затянутую пеленой мелкого дождя долину, которую они недавно пересекли.
Кавалерийский заслон примерно из двадцати всадников, скачущих врассыпную, придерживаясь расстояния, друг от друга шагов в пятьдесят, он увидел сразу. Преследователи находились не далее чем в паре миль и двигались по касательной к маршруту, пройденному Катоном и его командой. Молодой центурион мигом упал на землю, с замиранием сердца высматривая признаки того, не был ли он замечен. Он проклинал себя за беспечность: это ж надо было взять да и подняться на гребне в полный рост. Усталость не оправдание, особенно когда от твоей осторожности зависят жизни твоих спутников.
– Дурак! – процедил Катон сквозь зубы. – Проклятый болван!
Однако никаких признаков того, что разведчики заметили появившуюся в отдалении на холме одинокую фигуру, не наблюдалось. Скорее всего они просто не смотрели вдаль, а пристально изучали землю перед собой в поисках оставленных беглецами следов. Конница неспешно продвигалась по травянистой равнине, а всякий раз, когда по пути попадалась рощица, задерживалась, чтобы ее прочесать. Катон прикинул, что, следуя этим курсом, они проедут довольно далеко от него, и начал понемногу успокаиваться. Он задумался о том, наткнулись ли всадники на Поллия. Поднял ли ветеран меч против своих недавних соратников или, памятуя слова Катона, предпочел обратить оружие против себя? А возможно, ему удалось найти укрытие, и преследователи проехали мимо? Катон поймал себя на том, что надеется: бедолагу все-таки поймали, принудили говорить, и он, выложив то, что с умыслом рассказал ему Катон, навел погоню на ложный след.
