Катон осушил чашу вина, снова посмотрел на доклад префекта, и постепенно на его лице появилась улыбка. Прекрасно, вместо того чтобы собственноручно помогать Вителлию оклеветать себя, он переделает этот донос так, что виноватым окажется сам префект. Склонившись над столом, Катон потянулся за новыми табличками и принялся за писанину…
По прошествии некоторого времени, когда уже стало темнеть, он выпрямился и с удовлетворением оценил свою работу.
«Пусть теперь Вителлий выкручивается», — подумал центурион, сложил таблички вместе и аккуратно завернул в льняную упаковку. Затем сильными движениями обратной стороны стилоса стер текст с подлинных табличек, накапал на них немного воска и дал ему растечься.
Наконец, растопив еще немного воска, он капнул им на пакет, вдавил в подлинную печать префекта флота да так и оставил. Оценив последним взглядом результаты своей работы, молодой центурион удовлетворенно улыбнулся и поднялся из-за стола.
Перед уходом у Катона возник порыв оставить расшифрованную версию доклада на столе, чтобы префект по возвращении обнаружил его. Приятно было представить себе, как вытянется физиономия у Вителлия, когда тот узнает, что человек, которого он хотел погубить, переиграл его. Потешив себя воображаемой картиной, Катон, однако, с сожалением отказался от этой идеи и тщательно уничтожил все следы своей работы: нагрел обратный конец стилоса над масляной лампой, чтобы удалить оттуда следы воска. О том, что его затея не удалась, Вителлий узнает довольно скоро, вот пусть и поломает себе голову над тем, как это могло случиться.
Открыв дверь, Катон вышел в просторное наружное помещение.
— Эй ты! — он поманил одного из сидевших за столами писцов. — Иди сюда!
— Что угодно, командир?
— Отнеси эту депешу в службу доставки. Она должна быть немедленно отправлена в Рим.
— Есть, командир.
— Да, и пусть лучше гонец выедет прибрежными воротами. От толпы можно ждать чего угодно, не стоит испытывать судьбу. Проследи за этим.
Писец отсалютовал и, держа послание в обеих руках, торопливо покинул помещение, а Катон задержался, борясь с охватившим его нервическим возбуждением: больно уж приятно было представлять себе, каково будет Вителлию, когда тот поймет, чем обернулось дело. Теперь спасти его карьеру и репутацию могли лишь боги.
Глава двадцать четвертая
Пребывая в хорошем настроении, Катон, как только стемнело, покинул территорию военной базы через неприметные боковые воротца. Сыпал мелкий дождь, усугублявшийся гнавшим брызги по улицам холодным ветром. Катон натянул на голову капюшон и сгорбился, кутаясь в шерстяную ткань. От толпы у главных ворот осталась едва ли сотня злобных, пьяных горожан, однако рисковать жизнью, пробираясь сквозь это сборище к задним улочкам Равенны, не имело смысла, и Катон переоделся в простую тунику, плащ и дешевые сандалии. То была обычная одежда наполнявших портовый район матросов, так что, когда он свернул от гавани в лабиринт улочек и проулков в самой запущенной части портовой зоны, его вид совершенно не привлекал внимания.
Улица, на которой находился «Танцующий дельфин», выглядела тише, чем когда Катон был здесь в прошлый раз, поскольку военные моряки и корабельные пехотинцы, составлявшие большую часть посетителей здешних питейных заведений и борделей, находились в отлучке. Оставшиеся без клиентов шлюхи сидели в своих альковах с кислыми физиономиями, оживившимися и повеселевшими, стоило им завидеть появившегося в створе улицы Катона. Однако тот проследовал мимо, опустив голову и никак не реагируя на их оклики и призывные жесты.
Войдя в «Танцующий дельфин», Катон обнаружил там лишь горстку посетителей и, придержав капюшон на голове, огляделся. Единственным, кого он узнал, был здешний служитель, с тоскливым видом облокотившийся о прилавок. Он с надеждой взглянул на нового посетителя, а Катон, лавируя между хаотично расставленными столами и лавками, направился к стойке. Служитель одарил его широкой улыбкой.
— Добрый вечер. Что угодно?
— Мулсум.
— Хорошо.
Он окунул ковшик в дымящийся жбан, зачерпнул вина с медом и, наполнив бронзовую чашу, передвинул ее по прилавку Катону.
— Три асса, пожалуйста.
Центурион извлек из кошелька три мелкие монетки и бросил их на прилавок. Несмотря на цену, напиток оказался разве что приемлемым, а отпив глоток теплой жидкости, Катон ощутил во рту осадок.
— Не угодно ли чего-нибудь еще?
Черпак снова отправился в жбан.
— Да, — ответил Катон, отпивая еще глоток. — Порцию. Мне надобно поговорить с ней. Дай ей знать о моем приходе.
— «Твоем» — это чьем?
— Я центурион Катон. Она меня знает.
Отступив от прилавка, служитель смерил Катона взглядом и, явно решив, что этот посетитель внимания не заслуживает, покачал головой.
— Не получится. Ее нет на месте.
— Прекрасно, дорогой. И где же она?
На физиономии служителя отобразилась работа мысли: он пытался придумать подходящую отговорку.
— Она, это, отправилась к винному оптовику.
— А, понятно. У него ведь только по ночам открыто, не так ли?
— Ну да… То есть нет… Он специально открылся для нее.
— Да ну? — Катон улыбнулся и подался к нему. — Послушай, приятель, не морочь мне голову. Она здесь. Просто иди и скажи ей, что пришел Катон, друг Макрона, и очень нужно с ней поговорить. А сейчас двигай, не выводи меня из себя.
Сердце Катона колотилось, но он изо всех сил изображал из себя человека, не терпящего слова «нет». Однако и служитель оказался упорным: глядя на Катона, он долго молча вытирал руки грязной тряпицей, потом поджал губы и с презрением процедил:
— Сказано же тебе, нет ее. А сейчас, думаю, тебе лучше всего допить и свалить, пока тебя не вышвырнули.
Катон отодвинул полу плаща, показав меч, и словно между делом вынул клинок из ножен.
— А я думаю, тебе все-таки лучше позвать ее.
Не сводя взгляда со сверкающего острия, служитель быстро закивал и забормотал:
— Да, конечно, я и запамятовал. Она здесь, счета проверяет. Сейчас я ей о тебе доложу.
Катон кивнул.
— Спасибо.
Меч оставался в его руке, так что служитель прошел по стеночке и поспешно нырнул в маленькую боковую дверцу. Катон вложил клинок в ножны и обвел взглядом заведение. Некоторые из немногочисленных посетителей с любопытством поглядывали на него, но остальные, и таких было большинство, вели свои застольные разговоры или просто таращились перед собой в пьяном ступоре. Он отвернулся обратно, взял свою чашу с мулсумом, но потом припомнил осадок и с гримасой поставил ее на место.
— Что тебе не нравится?
Застигнутый врасплох, Катон резко обернулся, силясь придать облику собранность. Стоявшая в тени в дверном проеме Порция издала смешок.
