От этих воспоминаний приятные ощущения в клиторе
притупились. И сколько бы Надя ни тормошила его, он больше не пульсировал.
Удовольствие сменилось болью. Ничего не дало и введение во влагалище пальцев.
Тело стало чужим. Радость покинула его.
Раздраженная и неудовлетворенная, Надя открыла глаза и,
взглянув в зеркало, стянула мокрую комбинацию. Набухшие груди болели, начала
кружиться голова.
– К черту такую жизнь! – в сердцах воскликнула она
и пошла в ванную принимать душ.
Глава 2
Маленький выставочный зал был переполнен. Посетители почти
касались холстов, расставленных вдоль стен, и рассмотреть картины было
непросто. Как ни странно, люди, пришедшие сюда, и не стремились к этому, потому
что главное для них было потусоваться в богемной среде, пообщаться с критиками,
журналистами и членами художественного совета. Публика сплетничала, зубоскалила
и, навострив уши, ловила последние новости из жизни творцов. Шампанское лилось
рекой, изящные официантки в коротких форменных юбочках разносили гостям
тарталетки, подогретые столько раз, что они растаяли и накрепко прилипли к
бумажкам, которыми были обернуты.
Надя сразу же разглядела в толпе Джека Гамильтона. Он прочно
отвоевал угол зала и всем своим видом демонстрировал наседавшим на него
поклонникам и репортерам, что сохранит это пространство за собой. Анджела не
солгала, он был действительно привлекательный мужчина, хотя и не столь
демонически сексуальный, каким его описала ей подруга.
Какая-то грудастая толстуха в платье апельсинового цвета
бесцеремонно вторглась на его личную территорию, отвоеванную с огромным трудом,
и прижала бюстом к стене. Надя с интересом наблюдала, как она что-то говорит
ему, сопровождая свой монолог энергичными жестами. Художник время от времени
встряхивал головой, увенчанной шапкой густых кудрявых черных волос, пытаясь
отправить на место непослушную прядь, падающую на его кустистые брови, и
сверкая темно-карими глазами, преисполненными вселенской мудрости и печали.
Высокий и физически сильный, он держался с
непосредственностью и элегантностью уверенного в себе здорового человека, не
лишенного самодовольства.
Надя извинилась перед случайными собеседниками и стала
проталкиваться к нему, стараясь не задеть рукой или плечом чей-то стакан с
вином или бумажную тарелочку с закуской. Гамильтон вопросительно вскинул брови.
Она поймала себя на том, что сама точно не знает, чего хочет.
Между тем его грудастая поклонница с энтузиазмом продолжала
тараторить, не замечая, что художник ее не слушает.
– Вот почему я рассматриваю эти вещи с позиции формы, а
не содержания. Вы согласны? Ах, Боже мой! Это же Патрик! Вы знакомы с Патриком
Проктором? Он душка, не так ли?
– Вы правы, – равнодушно кивнул Джек.
– Я обязана его поприветствовать. Извините!
Толстуха отчалила, и ее место заняла Надя. Она представилась
художнику, он без особой радости ответил:
– Привет!
– Вы довольны? – спросила она.
– Доволен? Чем? – переспросил он.
– Вашей выставкой!
– Вы видели мою фотографию в каталоге?
– Да.
– Может быть, все же в «Санди таймс»?
– Нет.
– Слава Богу! Из-за этой проклятой заметки я лишился
покоя.
– Я знаю.
– Я сожалею, что допустил это.
– Почему?
– Это неосмотрительный поступок, чреватый непредсказуемыми
последствиями. Но чем я могу быть вам полезен? Только, пожалуйста, не задавайте
мне дурацких вопросов о моих взглядах на творчество и не допытывайтесь, почему
я рисую только маслом и где нахожу натурщиц. Если бы я мог объяснить то, что делаю,
словами, я бы не рисовал.
– Я хотела поговорить с вами не об этом!
– Нет? Тогда о чем?
Надя смутилась: не могла же она признаться, что он ей
понравился как мужчина!
– Я просто собиралась сказать, что ваши работы потрясли
меня до глубины души, – выпалила она первое, что взбрело в голову.
– Значит, вы их видели не только в каталоге?
– Да!
– Сомневаюсь! Здесь их рассмотреть невозможно.
– Я сотрудница фирмы, которая содержит эту галерею,
поэтому видела ваши картины на предварительном просмотре на прошлой неделе.
– В таком случае извините! – Художник смягчился и,
улыбнувшись, добавил: – Не сердитесь, я ненавижу подобные сборища. Но
согласитесь, что бывает дьявольски обидно, когда видишь, что фактически никому
нет дела до твоих работ, на которые ты потратил три года жизни, пытаясь донести
что-то до людей.
– Я внимательно рассмотрела ваши картины. Они мне
понравились. Вы прекрасный художник.
Надя не кривила душой. Картины Гамильтона действительно
отличались выразительностью и четкостью деталей. Он рисовал почти с
фотографической точностью. Но при этом привносил в картину свое настроение,
индивидуальное видение отображаемого мира, заставляя пытливого зрителя думать и
сопереживать.
– Вы разбираетесь в живописи? Чего вы ждете от
произведения искусства? – спросил он с оттенком недоверия, словно пытаясь
убедить себя в том, что здесь его никто не способен понять.
– Я жду от живописи отклика на свои мироощущения и
всегда чувствую, затрагивает картина мои потайные струны или нет, – не
моргнув глазом ответила Надя.
– И мои картины действительно вас потрясли?
– Во всяком случае, две из них.
– В самом деле? И какие же именно?
– «Женщина в терракотовом платье» и «Мать и сын».
Джек Гамильтон посмотрел ей в глаза, улыбнулся и залился
счастливым смехом, радуясь тому, что она успешно прошла проверку и отныне может
рассчитывать на его уважение.
– Вы совершенно правы! Все остальные работы – мазня! Но
эти две – настоящие шедевры! Я хотел бы вас угостить, – сказал он,
парализуя ее взглядом.
– Спасибо, я не хочу.
– В таком случае, Надя…
Он не договорил, но она почувствовала, как замерло у нее
сердце, наполнившись симпатией и влечением к этому необыкновенному мужчине. Ей
стало пронзительно ясно, как нужно действовать, и она непринужденно спросила:
– Вы же не собираетесь со мной переспать?
Он снова обнажил ровные жемчужно-белые зубы и тихо сказал:
– Я бы с удовольствием!
Сердце Нади затрепетало, как птичка в клетке. Да что она
себе позволяет? Что на нее сегодня нашло? Все это скверное влияние Анджелы: с
кем поведешься, от того и наберешься! Но она ни о чем не жалела, почувствовав
необыкновенную легкость, словно бы вдруг избавилась от тяжких оков.
