В одной миске была набившая уже оскомину желтая кукурузная каша, чуть приправленная маслом. Коронное блюдо в этих краях, недаром местное население мамалыжниками называют. Без привычки трудно ее есть русскому человеку, но приходится, куда деваться, раз другого блюда в меню не имеется. Картофель еще здесь не сажают, рис тем более. Налегают на каши – перловую, что «шрапнелью» в его время в армии называли, ячку, изредка гречку и прочие – зерновые здесь в ходу, сеют помаленьку.
Во второй миске было мяско с подливкой – время от времени каптенармусы забивали приведенные с еще пока не русской, но, по сути, уже и не польской Подолии стада коров или покупали их у местных крестьян. Но последние живут бедно, овощи, фрукты и вино в ходу и дешевы, но так прямо голь перекатная.
Местные господарчики селян своих налогами душат, османы свою долю тоже гребут, на церковь десятину пожертвовали, и что в остатке? Кукурузу токмо и жевать, благо урождается хорошо, солдаты в ней, как в лесу, с касками теряются.
Два сваренных вкрутую яйца, миска черешни на десерт. А еще куски мягкого и пышного белого хлебушка да ломоть ржаного душистого – с пылу-жару прямо из солдатской пекарни. Четыре года прошло, пока их вместе с полевыми кухнями в армию приняли и производство кое-как освоили. Как раз к войне и успели.
В довершение оплетенная соломой бутыль с местным слабеньким винцом, что здесь все прихлебывают вместо кваса, от мала до велика. Но не на одного, рядом за соседними барабанами уместилась неизменная троица сотрапезников – многолетний начальник штаба генерал Гудович, бывший рядом с ним с первых часов гвардейского мятежа в столице, командир лейб-егерского батальона подполковник Рейстер да верный Денисов, что конвоем лейб-казаков заправлял.
– Давай, Федор Иванович, разливай по стаканам! – Петр мигнул на бутылку, и немец проворно, но точно, ни на грамм не ошибся, разлил содержимое бутыли по граненым походным стаканам.
Память великая Петру Алексеевичу и большое от его потомков спасибо. Когда еще царь московский был в Англии, то на судне во время качки озадачился – гладкую посуду держать в руках было затруднительно.
Так и появился и прожил три века неофициальным гербом России и главной ее достопримечательностью ребристый стакан. Сколько их, бедных, уворовала нищая студенческая братия со столовых, буфетов и газировальных автоматов. И в общаге в ходу были только они, безотказные труженики, – и водку налить можно, и чай с кофе, и для опытов использовать…
Но немец это вряд ли знал, да и какой он сейчас, беса лысого, тевтон. Наш, старой веры приверженец – не выдержала серьезной психологической ломки арийская душа.
Все егерские батальоны Петр повелел комплектовать только из старообрядцев – те за отмену гонений и полное равноправие были готовы с царя пылинки сдувать. В лейб-егеря староверы уже сами отбирали лучших из лучших – здоровых, верных и преданных.
Петр прекрасно помнил полученный опыт мятежа и поспешил обзавестись собственными преторианцами. Так-то оно надежнее, и к жене заодно приставил – мало ли что, доверяй, но проверяй. К тому же барабанные винтовки являлись секретным оружием, а кому, как не этим бородачам, доверить такую тайну можно?!
Вот Рейстер и попал под их влияние – поначалу крепился, пытаясь переупрямить таких же спокойных оппонентов. Потом сломался от безысходности – отрастил бороду, бросил курить, ибо то никонианская зараза, и напоследок, шокировав всю лифляндскую родню, принял православие в его кондовой форме, дореформенной. Имя свое переиначил на русский лад, а потом и невесту ему подыскали – из богатых купцов-староверов.
Спекся барон по полной программе – немецкую речь подзабывать начал, все чаще от него было слышно «зело», «вельми» и прочие архаизмы.
Хотел было даже отставку попросить, но Петра тогда сильно удивили – вся рейстеровская новая родня в ноги упала, умоляли переубедить зятя. Он их прекрасно понял – богатых среди старообрядцев много, но никогда не было царских любимчиков и флигель-адъютантов. Тем паче и сам был заинтересован – теперь содержание отборного батальона казне ничего не стоило…
– Что-то вы, друзья мои, скверно едите? – Петр с ухмылкой посмотрел на вяло копающих мамалыгу Гудовича и Рейстера, а Денисов хоть и ел, привыкший по казачьей натуре набивать брюхо впрок, но морщился. Он и отозвался первым, многое позволялось:
– Сальца бы к кашке, да маслица побольше, и мяска фунтик жареного еще. Цибуля пойдет, да шкварками заправить – тогда вкуснятина.
– Тогда это уже не мамалыга будет, – хмуро отозвался Гудович.
– Вот потому, Андрей Васильевич, сию кашу войскам не давать! Надоела она хуже горькой редьки. – Петр покачал головой, а Денисов тут же влез в паузу.
– А редька бы сейчас хорошо пошла, батюшка. С маслицем…
– Скипидаром или уксусом тебе одно место не намазать? – хмуро спросил Петр, и казак тут же прикусил язык – не в духе царь батюшка, поилец и кормилец. Попасть под горячую руку желания ни у кого не было. – Ты что творишь, Андрей Васильевич? Войска перед маршем и баталией плотно и вкусно кормить нужно, ничего не жалеючи. Интенданты твои снова воровать стали, или магазины оскудели? Ну, тогда за их нерасторопность взыскать строго надо, а если нужно, то и повесить нерадивых. Этим и займись, чтоб на ужин, в дороге и на ночь, при привале, мяса было много, вволю. Кашеваров заранее отправь. А там в турецком лагере послезавтра подкормимся, коли Господь победу дарует…
– Есть!
– Да сиди уж, чего вскочил. Денисов, твои казаки это едят?
– Едят, ваше величество!
– Врет и не краснеет!
– Нет, батюшка. Они это едят, а заедают другим. Поход ведь, многое под руку попадается. Мы ж твой личный конвой, государь!
– Так распорядись, старшина. Мне мамалыга уже в горле стоит. Жрать не хочу – представляю, как солдаты давятся и каптенармусов матерят. – Петр отодвинул чашку и достал папиросу.
Он понимал, что вредничает, просто на душе саднило – ведь ночь спать не придется, на марше будет. И то во благо – не уснет, так встречи с «дедушкой» не будет. Больно она ему нужна…
Хиос
– Я надеюсь на вас, господа! Вы охотники! Но помните – наш государь Петр Федорович не оставит вас в своей милости!
Вице-адмирал внимательно посмотрел на четверых стоящих перед ним навытяжку офицеров – капитан-лейтенанта Дугдэля, лейтенантов Ильина и Макензи, мичмана князя Гагарина. Отчаянные, раз решили самолично брандера на турецкий флот этой ночью повести. Но что ж – на таких офицерах Россия и держится! В них ее кровь и слава!
– Еще раз прошу вас – зажигайте брандеры только тогда, когда сцепитесь с турком. Никак не раньше. Корабли контр-адмирала Чичагова прикроют вас пальбой и отвлекут на себя береговые батареи. Фрегаты и бомбардирский корабль свяжут галеры и шебеки. Так что действуйте решительно и смело, господа. Господь вам в помощь!
Григорий Андреевич одобрительно улыбнулся и взмахом руки отпустил моряков. Сам тяжело уселся за стол и задумался – стоящий на якоре корабль тихонько покачивался.
