— Разве вы не хотите впустить меня? — крикнул я.
— Как твой дружок? — крикнул в ответ толстяк. Его товарищи засмеялись.
— Отлично. Что-то испугало его лошадь, и он упал с нее. Очухается и встанет. — Я вытащил из щита стрелу. — Чья стрела? Могу вернуть. — Я был совершенно спокоен, никакого волнения, и вместе с тем чувствовал какой-то вихрь, темнело небо, и он несся ко мне над землей, поросшей высокой травой.
— Давай, — за решеткой один из охраны фыркнул и начал поворачивать колесо, демонстрируя крепкие мускулистые руки, белые под грязной одеждой. Решетка медленно ползла вверх, ее цепи наматывались на зубчатые колеса.
Двое на стене переглянулись. Нетрудно было догадаться, что они хотели получить с меня не только стрелу. Я пошел к решетке и должен был оказаться возле нее как раз в тот момент, когда она поднимется достаточно высоко, чтобы пройти под ней, не нагибаясь. Я почувствовал вонь, от которой после нескольких ночей на свежем воздухе у меня защипало глаза. Вихрь, который несся ко мне по сокровенной пустоте моего сознания, обрушился в тот момент, как я вошел в крепость. Я протянул стрелу ближайшему ко мне стражнику — худому парню, державшему в руке ни больше ни меньше как топор палача. Он поднял руку, и в следующее мгновение стрела торчала у него из глаза.
В таких ситуациях неизбежно возникает несколько секунд всеобщего молчания и замешательства, и только потом раненый начинает кричать. Те немногие, которые в эти короткие секунды сохраняют способность действовать, имеют шанс прожить долгую жизнь. Из семерки стражников только один начал действовать прежде, чем раненый закричал, но я его опередил. Не успел он протянуть ко мне руку, как я схватил его за запястье, ударил по локтевому суставу щитом Макина, крутанул его так, что он сшиб с ног стоявшего рядом стражника и только потом ударился головой о стену. Люди с быстрой реакцией имеют шанс прожить долгую жизнь, но иногда именно из-за этой своей способности они оказываются первыми в очереди на тот свет.
Я отступил назад, практически к самой решетке ворот, которая начала опускаться, сорвал с плеча арбалет нубанца, развернул его и, практически не целясь, нажал одновременно оба спусковых крючка. Обе стрелы попали в одного человека. С одной стороны, пустая трата стрел, с другой — этот стражник единственный был в стальных доспехах, в которых теперь сияли две большие дырки.
Решетка со стуком опустилась у меня за спиной, подняв ветерок, пробежавший по моему затылку. В поле моего зрения оставалось еще четыре стражника. Здоровяк у колеса решетки схватился за меч, сбитый поднимался, он особенно не пострадал. Еще пара, по виду братья: широкоплечие с всклокоченными волосами и гнилыми зубами, — двинулись ко мне. Они сделали правильный выбор. Когда превосходишь противника числом, бросайся в бой, пока противник не бросился на тебя. Я толкнул ворота, чтобы увеличить ударную силу. За надвигавшейся парочкой был перевес, но если, прикрываясь щитом, броситься вперед, да еще нацелиться металлическим краем щита в уязвимое место, например горло, то и у меня может появиться преимущество, несмотря на то, что я уступаю в весе.
У меня не было страха, лишь необходимость убивать, что-то подкрадывалось ко мне, заползало внутрь, и смыть это нечто можно было только кровью.
Один из уродов упал у моих ног. Кровь, слюна, осколки зубов брызнули мне в лицо. Второй навис над нами, когда я выхватил из сапога кинжал Грумлоу.
Орудовать кинжалом — кровавое дело. Ты чувствуешь, как лезвие входит в плоть, пронзает ее до самых костей, и на тебя фонтаном хлещет кровь, в ухо бьет крик, через рукоятку передается судорога боли. Я мог бы сказать, что все это помню, но я не помнил. Мною овладела ярость, залила мир алой краской, я ревел зверем и убивал. И словно со стороны видел, как отбежал от ворот и выхватил меч и как по сигналу гарнизон по двум узким лестницам справа и слева поспешил вниз. Первые попытались отступить назад, но на них напирали те, что были у них за спиной.
Я убивал их не за Мейкэла, не из восторга бойни или в подтверждение горделивой легенды о короле Йорге. У меня, как и у Гога, внутри таился огонь, и были дни, когда одной искры было достаточно, чтобы он вспыхнул и вышел из-под контроля. Возможно, это было единственной и настоящей причиной, заставлявшей меня пересекать одно королевство за другим, чтобы найти укротителя огня для своего маленького монстра. Возможно, я хотел убедиться, что такого рода огонь можно утихомирить и держать под контролем, что он не убьет нас обоих. Пустившись на такое безрассудство, я остался в живых, но оно стоило жизни четырнадцати воинам гарнизона. И через те же самые ворота я вышел, пошатываясь от пьянящего изнеможения. Братья покинули свои посты по периметру крепости и последовали за мной к нашим лошадям.
— Йорг, — окликнул меня Макин.
Я обернулся, братья остановились.
— Красный Йорг, — сказал Красный Кент и ударил себя в грудь.
— Красный Йорг, — проворчал Райк и топнул ногой.
Горгот тоже топнул своей огромной ногой. Макин обнажил меч и с лязгом ударил им о свой нагрудник. Братья подхватили боевой лязг. Я опустил голову, оглядывая себя, — я был сплошь красным от крови, чужой крови. Красный, как Кент в тот день, когда мы его впервые встретили. И я знал, почему он не любил говорить об этом. Я подошел к Мейкэлу и снял с седла его серой кобылы топор палача.
— Сделаем для него пирамиду из камней, — сказал я. — И головы стражников положим кругом, чтобы охраняли его. — Я бросил топор Райку. Он поймал его и без возражений направился к крепости. И мне показалось, что в эту минуту в его голове не было мыслей о грабеже и добыче.
Мы сложили пирамиду из камней. Горгот приносил камни, которые человек не мог даже прикатить. Кто мог сказать, одобрил бы Мейкэл головы стражников, или ему было бы все равно, но мы выложили головы как почетный караул вокруг его могилы. Не знаю, чего бы мог пожелать Мейкэл. Он практически не существовал для меня до самой последней минуты своей жизни. Я удивился, что его смерть тронула меня. Но это было именно так.
16
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ
Меч разит человека и выпускает из него жидкость. Жидкости могут быть семи цветов. Артериальная кровь — алая, венозная — темно-красная, желчь имеет цвет свежескошенной травы, жижа из вспоротого живота — коричневая, но все эти жидкости, высыхая, оставляют пятно ржаво-смоляного цвета. Красному Йоргу самое время отправиться к ручью и смыть с себя кровь всех стражников крепости. Я наблюдал, как розовеет вода, закручиваясь водоворотами.
— Ну и что все это значит? — подходя сзади, спросил Макин.
— Они убили моего идиота, — ответил я.
Повисла пауза. По-моему, со мной Макин каждый раз вынужден был брать паузу, словно я постоянно ставил его в тупик.
— Мы в Норвуде говорили тебе, что Мейкэл умирает, но ты даже внимания на это не обратил, — помолчав, сказал Макин. — Почему сейчас тебя это задело? Скажи правду, Йорг.
— Что есть истина? — Я смыл с рук остатки крови. — Помнишь эти слова Понтия Пилата? Что есть истина?
