– Значит, и впрямь много… Ну что ж, поглядим, посмотрим…
Последние полсотни шагов пробирались ползком, оставив коней позади.
Вот он, Ниггурул, как на ладони. Вздымающаяся, колышущаяся, живая поверхность, выставившая чёрные копейные острия – и сплетшиеся с ними, схватившиеся живые зелёные деревья. Тут и там на чёрной земле – или это уже и не земля вовсе? – вспыхивали режущие глаз белые огненные шары. Виднелись кучки эльфов, сгрудившиеся вокруг живых, зелёных деревьев, их листва казалась прозрачной и призрачной в жёстких и слепящих снежноярких лучах.
– Что они тут делают, старушка? И где Борозда?
«Здесь», – чёрный нос Найды указывал на тесный кружок Перворождённых примерно в сотне шагов от Лемеха. Стояли они на расстеленных зелёных коврах, отсюда казавшихся раскатанными полосами обычной луговой травы.
– Колдуют, значит… – процедил сквозь зубы Лемех.
Высокий эльф отделился от группы, направил вниз нечто вроде короткого посоха или жезла с ярко светящимся пурпурным набалдашником. С жезла сползла пылающая яркобелым капля, шлёпнулась наземь, и Лемеху показалось – он ощутил, как дёрнулся, точно от ожога, Ниггурул.
Ему тоже было больно.
А потом эльфы както сдвинулись, раздались в стороны, и Лемех увидал Борозду. Далеко и лиц не различить, но отчегото хуторянин ни на миг не сомневался. Она тут.
Эльфийка стояла, опираясь на костыль, и в странно скособочившемся теле, опущенном левом плече и нелепо задранном правом явственно ощущался тяжкий излом, оставшаяся незалеченной рана.
– Что ты тут задумала, ведьма? – сквозь зубы прошипел хуторянин.
И, словно услыхав его, Борозда резким рывком вскинула голову. Справа и слева вспухли клубы беспощадного белого пламени, смывая тени с лица эльфийки, обращая в снежную маску; чёрными оставались только глаза, и смотрели они сейчас прямо на Лемеха.
Мороз продрал по спине хуторянина, далеко не робкого десятка, Лемех вдруг ощутил, как его собственная самость словно истаивает, подобно воде, брызнутой на горячие камни очага. Чернота надвигалась и сдавливала, оставались лишь размытые слепящие пятна огней.
«Ты здессссь», – раздалось шипение. Нет, не змеиное и не злобное. Так на пределе сил и дыхания, на последних крохах исходящего из груди воздуха может бросить человек, целиком и полностью занятый чемто совершенно иным – и донельзя, жизненно важным.
Глупо было надеяться, что она не почувствует его. Она, идущая по лезвию незримого ножа собственной силы, когда до предела обострены все чувства; ничего иного Лемех и не ожидал.
– Вперёд!
Найда рванулась с места, без сомнений, без колебаний.
Вокруг сапог Лемеха вскружилась аспидночёрная пыль, поверхность Ниггурула слегка пружинила, словно идёшь по болоту. И от пяток кверху тотчас поползли словно полчища мелких кусачих муравьёв.
«Безумец!» – вспыхнуло в сознании. Но он уже бежал, разрывая рот криком, как тогда, в Кинте, когда надо было пробежать ту сотню шагов до логовища, до гнезда, извергающего из себя облака крылатых не то змей, не то ящериц.
Толпившиеся вокруг Борозды эльфы все сейчас глядели на него с ужасом. Человек и собака мчались прямо на них, и видели эльфы, как за их плечами разворачивается настоящий пламенный шлейф – чёрная пыль не опадала, она поднималась волнами и вспыхивала тёмноалым.
И проскакивали, срываясь одна за другой, ветвящиеся багровые молнии. Били в чёрную землю и гасли, оставляя словно след полыхающих углей.
Борозда с болезненным стоном выпрямилась, стараясь глядеть прямо в лицо набегающему на неё хуторянину. Ни один из эльфов не дерзнул вскинуть оружия.
Укусы невидимых мурашей успели подняться до колен, когда Лемех с державшейся подле него Найдой вбежали на расстеленный зелёный ковёр. Боль мигом отступила, притихла, хотя и не исчезла полностью.
Запыхавшись, человек остановился прямо напротив эльфийки. Сбоку выдвинулся ктото из её свиты – ба, привет, Месяц, старый знакомец! – блеснула тусклая сталь, но Борозда едва шевельнула пальцами, и её жених замер, словно окаменев.
– Я пришёл за своими, – топор поднялся на изготовку, Найда оскалила зубы и зарычала.
Эльфы отчегото попятились. Все, не исключая Месяца. На месте осталась одна Борозда.
«Я знала, ты придёшь. Полночь – глупец, он надеялся, что ты послушаешься голоса разума».
– Как видишь, не послушался. Отдавай моих сыновей, ведьма! Здесь и сейчас!
Эльфы сделали ещё шаг назад. Лица белы как мел, глаза расширились.
«Они умрут, как и мы, если ты мне помешаешь».
Топор поднялся, острие смотрит эльфийке в горло.
– Я всё равно успею, – непреклонно говорит Лемех. – Быстрее любого твоего чародейства, ведьма.
«Подожди, Лемех. Дай мне закончить. Ниггурул – Полночь ведь назвал тебе его прозвание – Ниггурул голоден».
– И чем же ты его накормишь?! – кривая усмешка.
«Пока что мы кормим его нашей магией и нашей кровью, жизнью нашего леса. Чудовища, Лемех, лишь малая и ничтожнейшая часть угрозы, идущей от Ниггурула. Дай мне закончить, человече!»
Они так и стояли лицом к лицу, человек и собака с эльфийкой, омытые потоками беспощадного белого света.
– Заканчивай, – наконец выдавил Лемех.
«Спасибо», – насмешку с презрением невозможно было скрыть.
Рядом вновь оказался Месяц, в руке короткий жезл, с набалдашника стекает ещё одна сияющая ослепительным огнём капля.
Взгляды скрестились, однако топор в руках Лемеха так и не опустился.
Борозда чтото хрипло выкрикнула, дёрнулась, едва удерживаясь на ногах; устояла она, лишь схватившись за плечо Лемеха.
Не собственного жениха, нет. Человека.
И в неё словно ктото влил новые силы. Выпрямилась, болезненно морщась и кусая губу, выровняла плечи, прямо встала голова. Изломанная фигурка на глазах становилась прежней, обретая былую лёгкость и гибкость.
Лемех же, напротив, заскрежетал зубами, ссутулился, словно удерживая на плечах неподъёмный груз. Побелели костяшки на сжимающих топорище ладонях, беспокойно закрутилась Найда, вмиг почувствовав боль хозяина.
…Пальцы нестерпимо жгло. Ниггурул надвинулся со всех сторон, заклятие Борозды открыло ему дорогу, и неведомая тварь – не зверь, не чудовище, не великан, не человек, не эльф, не гном – просто неведомая, жутко древняя и столь же жутко чужая – взглянула в душу Лемеху миллионами бездонных чёрных глаз.
В каждом из которых по четыре зрачка.
«Выпусти меня», – ясно разобрал хуторянин.
Нет, не словами, как обращались к нему так же мысленно Найда или Борозда. Просто ощущение вырывающегося на свободу тёмного, крылатого, рассыпающего алые молнии во все стороны. Ярость разрушения, ярость первозданного пламени, столь долго пребывавшего в заточении.
