– Вы обещали рассказать! – И, усадив Ларису обратно,
едва слышно выдохнул: – В тот вечер что-то произошло, да?
– Откуда вы?..
– Я чувствовал что-то неладное... – Он облизнул
губы. – Или нет, не так... Я что-то видел, когда выходил пьяный в
уборную... А потом заснул... – Семакин побледнел так, что вздувшиеся
на его лбу вены стали казаться черными. – Я видел людей... Двух
людей. Они ругались... А потом один упал, и вокруг его головы растеклась
лужа... – Семакин зажмурился – очевидно, восстанавливал в памяти ту
картину. – Это было очень натурально. И происходило будто со мной.
Ну, знаете, как бывает во сне? Видишь себя со стороны. Вот и у меня такое
ощущение было... И главное – кровь была не только на полу, но и на
моих руках. Помню, я смотрю на них, а они красные... – Он тряхнул
головой. – Утром проснулся, первым делом на руки глянул, но все было в
порядке. Чистые! То есть мне все приснилось. Но состояние потом было такое тревожное,
что я выскочил быстрее из дома и на реку...
– А где именно произошла эта сцена? В чьей
комнате? Случайно, не в той, где проживали Кузнецовы?
– В моем воображении она произошла! – визгливо
выкрикнул Семакин. – Ясно вам, девушка? В моем пьяном воображении!
Я так ненавидел Малыша, так давно желал его смерти, что мне снилось
ночами, как он умирает...
– То есть в вашем сне был убит именно Малыш?
– Да, да, да! – теперь уже он взревел и вдруг так
истово затряс головой, что подбородок его стал просто-таки биться в грудную
клетку.
Лара испуганно вскочила со стула и бросилась к двери.
Выбежав в коридор, она схватила за руку проходящего мимо медбрата и втащила в
палату с криком:
– Пациенту плохо!
Семакину на самом деле было плохо. Голова его все так же
ходила ходуном, а кроме этого судорогой свело руки и ноги. Он корчился на полу,
стукаясь затылком о плинтус, и все повторял «Да, да, да!».
Медбрат бросился к больному и вколол ему какое-то лекарство.
Семакин почти тут же затих. Тело обмякло. Но глаза его не закрылись. Они смотрели
на Лару, и в глубине их застыл испуг.
– Что вы с ним сделали? – грубо спросил медбрат,
переложив Котю с пола на кровать. – Пациент был стабилен, а тут такой
приступ...
– Ничего, – пролепетала Лариса. – Мы просто
говорили...
Мужчина, неприязненно зыркнув на нее, коротко сказал:
– Уходите!
– С ним все будет в порядке? – спросила Лара,
пятясь к двери.
Медбрат словно не слышал. Отвернувшись от нее, он стал
укрывать притихшего Семакина одеялом. Ларе ничего не оставалось, как покинуть
палату.
Выйдя за дверь, она торопливо зашагала к лестнице. Сердце ее
стучало. А на душе было очень и очень мерзко. «Да что я такое
творю? – ругала себя Лара. – Одну старуху до инсульта довела, другого
старика до припадка! И ради чего?»
Едва сдерживая слезы, Лара толкнула входную дверь и выбежала
на улицу. На свежем воздухе ей стало немного лучше. Слезы перестали душить, и
на сердце было не так тревожно. Переведя дух и сев на лавочку, Лара уже вполне
спокойно подумала: «Может, плюнуть на затею с фильмом? Вызвать милицию, пусть
они разбираются во всей этой истории... – Но тут же сама себе
возразила: – Нет, не будут они ни в чем разбираться, срок давности уже
истек, значит, скелет так и останется неопознанным. А коли так, близкие
Егора-Малыша не узнают, как он погиб и где его могила...»
Последняя мысль окончательно примирила Лару с самой собой.
Она приняла решение продолжать расследование. По крайней мере узнать фамилию
Малыша и найти его родственников она обязана, чтоб Егора похоронили
по-человечески. Хотя, если уж начистоту, довести дело до конца хотелось не
только ради этого. Лара нутром чувствовала, что та давняя история гораздо
трагичнее, запутаннее, масштабнее, чем ей вначале казалось. И за
раскрошившейся кирпичной кладкой скрывается не только скелет, но и множество
тайн. Человеческих и, быть может, исторических. Размотать этот клубок посчитал
бы за счастье любой журналист! И Лара не была исключением...
«Всему свое время, – одернула себя она. – Сначала
надо опознать останки, потом все остальное... Ну а сейчас к Графине!»
И она, поднявшись с лавки, заспешила к стоянке такси,
чтобы через полчаса оказаться в больнице, где в отдельной палате, подключенная
к аппарату искусственного дыхания, лежала старуха Берг. Лара подошла к кровати
с поднятым изголовьем (врач сказал – при кровоизлиянии положение головы
должно быть возвышенным) и заглянула в бескровное лицо Графини. Теперь, когда
жизнь почти покинула ее, оно изменилось в лучшую сторону. Носогубные складки
разгладились, глубокие морщины на переносице будто стали меньше, рот обмяк,
перестав напоминать глубокий шрам. Эллина Берг больше не походила на ведьму.
С лица исчезли и печать страдания, и гримаса озлобленности. Как будто
вместе с сознанием ее покинули все горести и беды.
«Интересно, – подумала Лара отрешенно, – где
Графиня (а скорее, ее душа) находится сейчас? Наверное, медленно плывет по
светлому коридору к бесконечности...»
Тут Лариса Белозерова не угадала. Графиня стремилась не
вперед, а назад – в прошлое, еще и еще раз переживая все события детства,
юности, молодости и смиряясь с ними перед тем, как раствориться в
бесконечности...
Часть 2. Эллина Берг. Санкт-Петербург —Москва. 1915-1935 гг.
Глава 1
Отец Эллины Берг не имел графского титула. Александром
Бергом он тоже был не от рождения. Мойша Беркович – вот как звали отца
Эллины. Выходец из одесского гетто, сын старьевщика, еврей-выкрест, в жилах
которого текла отнюдь не голубая кровь, разбогател уже в зрелом возрасте.
А до этого был обычным мелким служащим, получающим скудное жалованье. Но
благодаря своей бережливости он выкраивал деньги на покупку акций
железнодорожных и судоходных компаний, свято веря в то, что когда-нибудь они
сделают его богатым. Каждый месяц из года в год он покупал по одной, по две
акции и складывал их в шкатулку, чтобы в день своего сорокалетия (почему именно
сорокалетия, он сам точно не знал, просто так решил когда-то) их продать.
А на вырученные деньги открыть свою лавку...
Но все произошло несколько иначе.
Когда Мойше исполнилось тридцать девять, грянул биржевой
кризис. Десятки компаний разорились, многие едва удержались на плаву.
Естественно, их акции либо просто превратились в ненужные бумажки, либо
обесценились. Вот эти, обесцененные, Мойша и купил, продав часть своих,
подскочивших в цене чуть ли не вдесятеро. А через год, когда рынок
стабилизировался, он оказался совладельцем нескольких весьма прибыльных фирм и
одного прииска. Теперь, продай он акции, можно было открыть сразу две лавки. Но
Мойша решил обождать. И не зря! Еще через два года он полностью выкупил
прииск, а надобность в открытии каких-то там лавчонок отпала сама собой. Мойша
стал богачом.
