— А Эрме-то это зачем? — так и не мог понять Николас.
— Так мало того что ее кэры воевать с тобой теперь боятся и планы ты ей все порушил, так еще сыну и наследнику по ночам дедушка мерещиться стал. «Верни моих кэров!» — у него требует. Непонятно, что с Тристумом теперь делать: успокоительным поить, на курорт отправить или уже в дом для душевнобольных прятать пора?
В общем, получалось, что своей нестандартностью перебаламутил он весь мир, и сильные этого мира, у которых и так все хорошо было, решили от него избавиться. И богам он как кость в горле, одна Целиция радуется, статус «экспериментальной модели» для него выбила. Что, правда, проблем для него не уменьшило, теперь другие боги ему всяческие неприятности не по злобе устроить пытаются, а для лучшей проверки его возможностей в экстремальных условиях. Это настоятель Лун, зараза, такую формулировку придумал. Три пиктанских кэра из четырех убитых — его были.
Но ничего. Он им сам такой экстрим устроил, да и продолжает устраивать. Куда ему тогда богиня двинуться посоветовала? К Ути-Бабе в ашрам — санкхью изучать? Мол, единственный «мистификатор» там — сам Баба, других рядом с собой он не терпит, конкуренции опасается. Так что остальные — честные фанатики. Вот Николас им там и устроил…
Но сначала вспомнились ему вдруг несколько более поздние события.
ГЛАВА 1
Сосны плачут смолой. А чем плачут плакучие ивы?
В небольшой горной долине в районе истока великой Фиолетовой реки — Юзи-Хе с незапамятных времен стоит знаменитый монастырь Тайянь-Шань. Собственно, в долине расположены деревня и рисовые поля, сам монастырь построен на каменистом уступе горы и соединяется с долиной узкой извилистой тропой. Этот монастырь — небольшая, но неприступная крепость и одновременно тренировочный лагерь. Но, конечно, в местном стиле: больше половины его площади занимает сад-парк для медитаций. Здесь никогда не было много монахов, но те, кто есть, — лучшие бойцы и маги Поднебесной империи. Каждый год в монастыре добавляется по одному новому послушнику, прошедшему самый жесткий отбор среди большого числа претендентов. К конкурсу допускаются все желающие без сословных ограничений, требуется только талант, поэтому среди претендентов большинство составляют юноши из бедных семей. А так как в данном мире способности к магии считаются потомственным свойством аристократов (все по-настоящему сильные маги в конце концов выслуживают дворянство, что тут причина, а что следствие — понять сложно), послушников из крестьян вполне официально величают «ублюдками».
Но даже для знатных послушников переход в монахи был головокружительным успехом. Ибо целью монастыря являлась подготовка одаренных магов и воинов к тому, чтобы стать кэрами. И только кэры становились полноправными монахами в этом монастыре.
Послаблений наставники-кэры не делали ни для кого. Жизнь послушников была подчинена жесткому распорядку, практически круглосуточно они укрепляли свое тело и дух, развивали магические способности. Тренировки чередовались с медитациями, и весь этот изнуряющий труд осуществлялся только ради того, чтобы один раз в год все они собрались в небольшом монастырском храме всех богов в надежде, что делающий выбор небожитель остановит свой благосклонный взор на ком-нибудь из них.
Надо сказать, что эта система небезупречно, но работала. Сейчас в монастыре было трое монахов-кэров, а еще пятеро бывших монахов были отозваны Сыном Неба к мирской жизни для службы в столице. Очень почетной службы, все они стали видными мандаринами и гордостью всего народа. Да и монастырь получал от центральной власти очень хорошее финансирование, так что, скорее, монахи содержали расположенную в долине деревню, а не наоборот. То, что все три кэра-наставника в монастыре придерживались аскетического образа жизни, было их личным выбором, а не необходимостью. Настоятель — господин Лун считал, что монахи должны быть во всем примером для послушников.
Послушник Чен, выполнявший в последнее время функции садовника или даже лесничего (как уже отмечалось, деревья в монастыре предназначались для медитаций, а не для урожая), был целиком и полностью согласен с этим принципом. И втайне мечтал применить его когда-нибудь на практике. Почему втайне? Потому что сказать об этом вслух было бы равносильно самоубийству. Лаоши (учитель) Лун именно на нем решил продемонстрировать несколько новых боевых блоков. Вряд ли послушники успели что-нибудь разглядеть, по крайней мере, сам Чен заметил только то, что наставник расплылся в воздухе. Зато боевой блок почувствовал: обе его руки и обе ноги оказались сломаны как минимум в двух местах каждая. А так как целителя в монастыре не было никогда (традиция такая — «выживают сильнейшие»), то пришлось ему месяц в лубках ходить. Срослись кости неидеально, так что приобрел послушник хромоту, а шанс стать кэром почти потерял.
В то, что это несчастье обрушилось на него случайно, Чен не верил. За настоятелем была известна манера калечить не понравившихся ему учеников. Так что колченогих и кривобоких среди послушников оказалось уже около десятка. А вот за что он невзлюбил конкретно Чена, можно было только гадать. Возможно, просто за внешний вид, ибо был послушник точной копией Сына Неба в молодости. Собственно, он ему сыном и приходился, но от чем-то проштрафившейся наложницы. В результате император детей от нее не признал, а саму сослал в глухую деревню и насильно выдал замуж за какого-то крестьянина из нищих иммигрантов. Вот тот детей признал всех и сразу. Но магические способности у Чена были явно не от официального отца.
Когда крестьянский сын Чен Су проходил конкурс послушников, на его происхождение внимания не обратили. Было бы на что обращать! А вот магическими способностями и крепостью тела он среди других послушников выделялся. Вот тут-то настоятель и решил покопаться подробнее в его происхождении, а потом и этот показательный урок случился. Один из сыновей императора кэром уже был, так нужен ли второй, к тому же непризнанный? Задач с неоднозначным решением лаоши Лун не любил.
Однажды утром Чен большими ножницами аккуратно подстригал траву в дальней части парка. Газонокосилок настоятель принципиально не признавал, а магию использовать запрещал. Целью работы было не только выравнивание травы, но и приведение послушника в состояние активной медитации. Так, по крайней мере, лаоши Лун выразился. Поэтому Чен полз вдоль небольшого пруда на четвереньках, подволакивая левую ногу и припадая на правую руку, одновременно щелкая ножницами и мечтая о том, что когда-нибудь и мудрому настоятелю кто-нибудь что-нибудь жизненно важное отрежет. Желательно при его, Чена, участии. По-другому медитировать не получалось.
Вдруг в какой-то момент до него дошло, что он не только сам с собой разговаривает, а вроде как какой-то посторонний голос слышит. И даже не слышит, а чувствует. Но понимает. Вот сейчас этому голосу, похоже, надоело, что «медитирующий» Чен мало на него внимания обращает. Ругаться еще не начал, но раздражение уже заметно.
— Эй, ты, болезный! К тебе обращаюсь! Кончай дурью маяться, подходи поближе! Или подползай, если по-другому не умеешь! А то мне тяжело с тобой говорить, еле дотягиваюсь.
