— Плохая примета… Плохая…
У дальнего дома я разглядела Брыся. Иглонос откуда-то стащил огромный окорок и с аппетитом грыз его, пользуясь всеобщей суматохой.
Я вскинула голову, пытаясь увидеть, что же селяне там выглядывают. Высоко в небесах кружили две птицы. Какой-то хищник, похоже, коршун, вновь и вновь кидался на белую, несоразмерно большую по отношению к нему птицу. Та пыталась скрыться, но ее вновь и вновь настигали.
Пернатые кружили в небесах, сталкиваясь и расходясь в разные стороны. Лебедь пытался спастись от хищника, но безрезультатно.
— Плохая примета… Очень плохая!
Гомон толпы то нарастал, то затихал, но слова, повторяемые агуанами, были одними и теми же.
— Что опять стряслось?
Сердце вздрогнуло от звука знакомого голоса. Но как?.. Неужели у меня получилось? Он ведь только что…
Я обернулась:
— Капрал?
Это действительно он. Живой! Честное слово, живой! Теперь хоть никто не скажет, что мне почудилось. Хвала Матери Рассвета! Ему стало лучше!
— Капрал, зачем вы встали? — На языке крутилось: «И главное, как дошли до двери?», но я проглотила этот вопрос. — Вам надо лежать!
Милез стоял, опершись рукою о дверной косяк. На бледном лице выступили капельки пота.
— Належусь еще. Что происходит?
Я попыталась увести Айдена обратно в дом. Айдена?.. Нет, капрала, только капрала, и никак иначе!
— Ничего страшного, — пояснила я. — Просто птицы.
— Это плохая примета, — тоскливо вздохнул рядом со мной староста. — Очень плохая.
С каких это пор нападение хищника — плохая примета? Одни существа питаются другими — так было, есть и будет.
Агуанин, видимо, увидел на моем лице сомнение и решил расшифровать:
— Он нападает на лебедя, госпожа. Плохая примета, очень плохая!
Я опять вгляделась в небеса. Полет жертвы становился все более рваным. Ей осталось совсем немного…
Ничего плохого в этом нет и не предвидится! Я решительно мотнула головой. Подняли гвалт на пустом месте. Рядом громко заревела уже знакомая девчонка. Снова заохал староста. Капрал, которого я, подхватив под руку, уже собиралась увести в дом, поднял глаза к небу. Потом перевел взгляд на голосящих агуан, скрежетнул зубами от боли и, помянув своего Трына, раздраженно спросил:
— Арбалет есть?
Какой арбалет, о чем он вообще говорит! Губы снова побелели, ему лежать надо и не вставать! Только что ведь умирал, прямо на моих глазах!
Землю засыпали белоснежные перышки, запачканные кровью…
Самострела у агуан не обнаружилось, а вот лук был: высотой по грудь стоящему человеку, оклеенный сухожилиями и кусочками рога. Да милез же натянуть его сейчас не сможет, он слишком слаб для этого!
Но капрал словно не задумывался о трудностях. Вскинул оружие, прищурился, целясь… Оттянув тетиву до уха, мягко спустил и тихо зашипел от боли, когда туго сплетенная жила до крови рассекла пальцы: защитное кольцо агуане, конечно, не принесли. Айден (не могу я по-прежнему называть его капралом, не могу! Что со мной творится?) побледнел еще сильнее, оперся спиной о стену. Стрела прошила коршуну крыло, и птица рухнула куда-то в гущу леса.
Казалось бы, агуане радоваться теперь должны, так нет! Селяне, на мгновение умолкнув, загалдели с новой силой:
— Плохая примета! Плохая… Нельзя вмешиваться в предначертанное!..
Значит, как их химера ела, так вмешиваться можно было, а как лебедя какого-то спасли — так сразу нельзя? Нет, ну что они за существа такие!
Впрочем, мне сейчас не до того, чтобы разбираться, правы агуане или нет. Осторожно подхватив милеза под локоток, я потащила его в помещение:
— Пойдемте, капрал, вам необходимо прилечь.
Милез опустил руку с луком. Царапая древком землю и пошатываясь, шагнул за мной…
А в следующий миг на землю упала еще одна птица. Белоснежный лебедь скорчился у ног собравшихся, прикрывшись крыльями. По телу птицы пробегали судороги, перья покрылись капельками крови… Но едва я успела вымолвить хоть слово, как у меня словно поплыло перед глазами: тело лебедя начало изменяться. А еще через несколько мгновений я вдруг поняла, что на месте неудачливой жертвы коршуна стоит женщина в белом одеянии. Рукав на левом плече разорван и перепачкан грязью, широкий позолоченный пояс, перехватывающий прямое платье, подчеркивает стройность фигуры. Единственным ярким пятном выглядела красная вышивка по круглому вороту — даже опушка из перьев по подолу и запястьям была белая. Неестественную белизну кожи и волос женщины подчеркивали ярко-голубые глаза. Фенийка. Чистокровная фенийка.
По толпе агуан пополз благоговеющий шепоток:
— Госпожа… Госпожа…
Женщина обвела взглядом деревенских, перевела взор на капрала с луком в руках и, чуть склонив голову, заговорила на агуанском:
— Я благодарна вам за оказанную мне помощь. Если бы не вы…
Она говорила что-то еще, а я все смотрела на нее и не могла насмотреться. Узнавала эту царственную осанку, эти черты лица, это ледяное спокойствие… И пусть цвет волос и глаз совсем не те, что я запомнила, но ее лицо я узнала! Узнала потому, что не могла не узнать!
Женщина заметила мой интерес, оборвала речь на полуслове, перевела спокойный, словно и не было недавнего нападения хищника, взор на меня и, приподняв белую бровь, спросила:
— Вы что-то хотите сказать?
А я только и смогла жалобно выдохнуть:
— Да… мама…
Женщина удивленно распахнула глаза и шагнула ко мне. А в следующий миг стоящий рядом капрал покачнулся, схватился за дверной косяк и начал заваливаться на бок.
В комнате едва хватало воздуха: ставни закрыты, шторы задернуты. Вокруг царила темнота, несмотря на солнечный полдень. Единственным источником света было разожженное в небольшой переносной жаровне пламя, да над головой порхали крошечные зеленые огоньки.
Айден опять не приходил в сознание. Похоже, я неправильно применяла отвар разрыв-травы. А может, его было слишком мало.
Капрал что-то невнятно бормотал, мечась по подушке: седые волосы растрепались, на смуглом лице выступили капельки пота. Где-то за дверью беспокойно шелестел иголками Брысь. Зверь никак не находил себе места — укладывался, на мгновение замолкал, а затем опять принимался сновать из угла в угол.
Изумрудные огоньки на миг замерли, а затем, повинуясь короткому взмаху мамы, взвились под самый потолок. Казалось бы, самое время восторженно завизжать — неужели и я так могу?! — а душа захлебывается и плачет. Даже нет никакого желания узнавать что-то новое. И нет сил выяснять, как, почему, из-за чего… Как получилось, что мама жива? Почему она оказалась здесь? Отчего отец рассказывал мне о ее смерти? Вопросов много, но сейчас они почему-то очень далеко. Лишь одна мысль бьется в голове: хоть бы Айден выжил, хоть бы Айден выжил…
