Как папа мог оказаться здесь?
— Простите госпожа, это я виновата, — прошелестел тихий голос.
Кажется, я задала последний вопрос вслух?
Я вскинула голову и замерла, ничего не понимая. В дверях стояла, переминаясь с ноги на ногу, Элуш, а из-за ее спины выглядывала… Абигел!
Офицер, замерший у двери, покосился на них и промолчал. Видимо, решил, что пока не происходит ничего недозволенного.
— Как ты здесь оказалась?
— Простите, госпожа, — вновь повторила Абигел, в ее голосе зазвенели слезы. — Это я во всем виновата!
Во всем — это в чем?
Фенийка опустила взор:
— Это я доставила письмо. Его светлость кинул послание в камин, а я… А мне сказали, чтобы он его прочитал и я тогда…
— Стоп! — Я вскинула руки, вставая. — Давай по порядку.
Абигел несмело шагнула в комнату:
— Вы позволите?
Я кивнула, но Элуш не дала ей сказать ни слова: девушка только открыла рот, как ее перебили:
— Ну куда ты спешишь? Не видишь, госпожа с дороги, устала, похудела — глаза на пол-лица стали, а ты со своими письмами! Дай ей хоть переодеться да пыль с дороги смыть!
— Но…
— Сядь вон там в уголочке на пуфик, а я госпоже помогу в порядок себя привести, тогда и расскажешь! — Уже никого не слушая, Элуш захлопнула дверь в мои комнаты, оставив охранника-конвоира снаружи, и увлекла меня в сторону спальни.
Первое мгновение я, помня об Айдене, еще пыталась возразить, но безрезультатно…
И уже когда она расчесывала мои все еще мокрые после купания волосы, я наконец смогла спросить то, что мучило меня еще с Фирбоуэна:
— Элуш, ты ведь с самого начала знала, что я милезка?
Гребешок замер, запутавшись в прядях.
— Где же вы слов таких нахватались, госпожа? — тихо вздохнула женщина.
Расческа продолжила свое неспешное путешествие.
— Каких? — удивилась я. — Так называют полукровок.
— Во времена моей молодости это было ругательством… Да и дочка у меня тоже полукровка, — грустный смех, — я ее милезкой никогда не называла.
— Дочка? — Я нахмурилась, пытаясь припомнить. — Ее Кхирой зовут?
— Да, госпожа, она сейчас швеей работает, обслуживает один из полков.
— Я ее помню! Я ее видела, когда еще маленькой была! — Память услужливо нарисовала мою ровесницу — босоногую девчонку с веселыми бантиками в волосах.
— Да, госпожа. Она одно время здесь, внизу жила… А потом, когда госпожа кнесица…
— Сбежала, — безжалостно подсказала я нужное слово, вспомнив слова камеристки о превращении в лебедя.
— …улетела, — почему-то я и не сомневалась, что выкриков: «Да что вы выдумали, госпожа!» не будет, — господин кнес и меня хотел выгнать, а я еле упросила, чтобы с вами позволил остаться.
— Это из-за Кхиры? Из-за ее отца-фения?
Камеристка рассмеялась — впервые весело за весь день:
— Да при чем здесь он? Я сама фенийка, вместе с госпожой кнесицей из Фирбоуэна приехала, когда она за вашего батюшку замуж вышла. А муж мой человеком был.
Тут уж я не выдержала, повернулась к ней:
— Ты? Фенийка! А как же…
Я не договорила, но Элуш и так меня поняла:
— Волосы басмой красятся, в глаза, чтобы их цвет виден не был, сок белладонны с добавками закапывается. Зрачок тогда расширяется, и радужка практически не видна.
— А ты… А у тебя какие способности?
Мягкая улыбка:
— Я из того же клана, что и госпожа кнесица. Семья, правда, другая.
Что-то еще недосказано. Что-то еще не так… Я сидела в кресле, пыталась поймать ускользающую мысль. И внезапно поняла:
— Элуш! Говоришь, ты фенийка? Но у тебя же унгарское имя!
— Меня Эвелина зовут, госпожа. Когда вы маленькой были, так было проще выучить.
Вот и еще одной загадкой меньше.
Вставая с кресла, я неловко повернулась и задела рукой талию камеристки. В голове резко помутилось, я на миг зажмурилась, пытаясь прийти в себя, и услышала изумленный вздох.
— Со мной все в порядке… — выдавив улыбку, начала я, открыла глаза. И сама с трудом сдержала крик: мою руку до локтя покрывали крохотные белые перья. — Что это?!
Тишина.
Я осторожно отодвинулась от женщины и, едва убрала руку от ее пояса, как перья начали исчезать, словно впитываясь в кожу. Всего несколько ударов сердца, и они пропали, словно и не было.
— У полукровок нет способностей их родителей, — тихо проговорила Элуш.
— Я знаю, — в тон ей продолжила я, не отрывая потрясенного взгляда от запястья.
Но я ведь видела перья! Причем не я одна.
— Этого не может быть… Просто не может быть… — повторяла служанка, не меняя позы и не сдвигаясь с места. Она была потрясена не меньше меня.
Это все произошло, когда я к ней прикоснулась.
— Элуш!
Женщина вздрогнула, вскинула голову, приходя в себя:
— Да, госпожа?
— Когда у фениев проявляются способности?
— С рождения, госпожа. У кого-то они сильнее, у кого-то слабее. — Точно, и Эделред говорил о чем-то таком. — Но просто в нашем клане, чтобы дети не превращались в птиц, пока еще маленькие, глава рода привязывает способности к какой-нибудь вещи. К поясу, к заколке для волос, для мальчиков — например, к аграфу… И превратиться потом можно только с помощью этой вещи.
Все произошло, когда я дотронулась до Элуш…
— А у тебя к чему привязаны?
— К поясу, госпожа.
— Можешь снять?
Женщина пожала плечами и, беспрекословно расстегнув пояс, протянула его мне.
На этот раз никакого головокружения не было. Но и дальше запястья дело не пошло. Перья покрыли все пальцы, пробились на ладони и на тыльной стороне кисти — и все закончилось.
Впрочем, Элуш и этого хватило:
— Просто не может быть, — пролепетала она.
— Но ведь есть!
— Тогда почему не было раньше, госпожа? — не выдержала женщина. — Я и в детстве давала вам его поиграться, и пояс госпожи кнесицы вы в руках держали — и ничего! Почему сейчас?
Хотела бы я знать ответ на этот вопрос. Что произошло за последнее время такого, что у меня начал проклевываться мамин дар?
Ага, проще спросить, чего не произошло, потому что, если я буду перечислять все, что со мной случилось за прошедший месяц, никакого времени не хватит!
Ладно, займемся другим. Дальше я не превращаюсь, значит, обратиться в какую-нибудь канарейку (интересно, а облик птицы тоже передается от родителей к детям?) и сбежать помочь Айдену не смогу. Для начала выясним, как все-таки здесь оказался отец, а потом будем думать, что делать с имеющейся информацией: как выбраться из дома, найти капрала и все-таки объяснить отцу и генералу Ференци, что границу нельзя закрывать ни в коем случае.
