– Правда, нам придется согласовывать свои усилия. И даже, возможно, придется наконец признаться, кто, где и каким богом является. Иначе мы просто можем проглядеть Вернувшегося.
– А если вернется не Безумный бог? – тихо спросила Дева. – Если вернется Алый?
– Если вернется Безумный бог, – назидательным тоном сказал Ясик, – мы это узнаем в первую очередь.
– Как?
– А он начнет делать то, на что только способен в своем Безумии. – Ясик вдруг поклонился и исчез.
Боги не шевелились.
– А что он начнет делать? – спросил Мастер у Воина.
– Убивать, – сказал Воин, – убивать всех на своем пути.
Глава 4
С самого своего основания Семивратье было городом морским, развернутым к суше своим, так сказать, задним фасадом. Помимо удобной бухты и расположения на самом перекрестке морских торговых путей Семивратье обладало еще одним важным достоинством. От остальной суши его территория была надежно огорожена шеренгой не слишком высоких, но очень крутых гор. Гряда стояла от моря и до моря, в ней имелся только один проход, и первое, что сделали цари Семивратья после основания города, это соорудили высоченную стену именно поперек этого прохода. Стена была настолько высокой и толстой, что ее как-то чуть было не причислили к одному из чудес света, но потом сообразили, что именовать чудом стену, длина которой всего на десять локтей больше, чем толщина, и на двадцать локтей меньше, чем высота, – просто нелепо.
В стене имелись ворота, причем тройные, так что жители степи торговать с Семивратьем могли, а вот нападать на него… Степняки, впрочем, не сразу поняли это. Лет сто подряд большие и маленькие отряды накатывались на стену, даже располагались лагерем под ней, но чуть ли не единственным достижением за все эти сто лет было падение с гребня стены одного из защитников. Правда, горожане утверждали, что беднягу сшибла вниз вовсе не стрела, а лишний кувшин вина перед заступлением на пост.
В конце концов степняки правильно оценили ситуацию и сообразили, что, собирая дань с проходящих торговых караванов, заработать можно значительно больше, чем впустую тычась в стену. Войны не прекратились, но теперь это были стычки степных племен друг с другом за право обдирать торговцев.
Установившееся было равновесие рухнуло вместе с солнцем. Степняков тоже можно было понять. Нужно быть полным идиотом, чтобы, обнаружив на третий день после солнцепада в горной гряде широченный, шагов в сто, пролом да еще увидев, что и ущелье засыпано обломками, не выяснить, какие именно перспективы таятся на новом пути.
Как потом признали все жители Семивратья – им еще очень повезло. Отряд кочевников как раз возвращался из неудачного набега, в котором потерял две трети людей. Если бы не желание уйти от погони, кочевники, может быть, и не сунулись бы к проходу вообще. Но, с другой стороны, если бы нелегкая занесла конников к пролому по дороге ТУДА, то проблем в Семивратье было бы куда больше. Царица как раз решала, что делать с проломом, но о том, что в него могут войти с ТОЙ стороны, – в голову никому почему-то не пришло. Посему отряд кочевников десятков в пять всадников преодолел пролом утром совершенно беспрепятственно и обнаружил, что перспективы открываются самые привлекательные. За проломом лежала не слишком широкая полоса сельских угодий, а за ней начинался город. И от пролома до самой городской стены не было практически ни одного препятствия.
Предводитель кочевников мог, конечно, осторожно ретироваться, чтобы вернуться с большими силами, но возможность возместить понесенные накануне потери и шанс от души пограбить мягкотелых горожан опьянили его крепче, чем забродившее кобылье молоко. И конники, все пять десятков вечно голодных степняков, ринулись выполнять и приказ предводителя, и своего сердца.
Два ближайших села не успели даже толком проснуться, как степняки уже приступили к дегустации вин, сбору ценностей и погоне за женщинами. Все три занятия, особенно первое, были утомительны. Ценностей, на непритязательный вкус грабителей, было много, женщины были не слишком шустрыми, а вино было вкусным. Оно еще оказалось и крепким, так что разгул быстро перешел в пьяный дебош, а затем кочевники стали засыпать где попало, чтобы либо вообще не проснуться, либо проснуться связанными.
На свое счастье, степняки убить никого не успели, поэтому большей частью остались живы. Живых погрузили на телеги и к полудню отвезли к царскому дворцу. Туда же прибыли и жители подвергшихся нападению сел, чтобы поинтересоваться у царицы, собирается ли она защищать их жизни, дома, скот и честь их жен.
К селянам присоединились и прибывшие на заработки жители других деревень. С каких таких делов, рассудили работники, им отстраивать город, когда кто ни попадя будет теперь слоняться по деревням. Кто-то даже попытался кинуть клич: «По домам!»
К собравшимся вышла царица. Внимательно осмотрела пленных. Вздохнула. Отпускать работников было никак нельзя. Оставлять пролом без прикрытия – тоже. Никто толком не знал, сколько бойцов может выставить степь, но то, что их будет больше, чем имеющихся в Семивратье войск вкупе с городской стражей, царица не сомневалась.
Толпа ждала и не переставала при этом увеличиваться. Подтягивались горожане, которые поняли, что следующий набег может оказаться куда более кровавым и массовым. И прийтись он мог не на села, а на сам город.
Царица смотрела на толпу, но видела отчего-то только улыбающееся лицо своего супруга и обугливающуюся с краев к середине полосатую шкуру на своем ложе.
Тишина. Даже прихваченные из пострадавших сел дети молчали. Только пьяные степняки оглашали храпом площадь перед дворцом. И в это время кто-то (так и не поняли, кто именно) вдруг выкрикнул из толпы:
– До каких же это пор боги издеваться над нами будут?!
В крике этом были надрыв и злость, словно прорвало человека неожиданно для него самого, словно только что он сам понял, насколько хреново жить на белом свете. Отреагировать на этот крик люди не успели, потому что с другой стороны, со стороны моря, от храма Морского бога, послышался другой вопль.
Кричала женщина, долго и страшно, словно увидела что-то такое, что поразило и испугало ее насмерть. На крик метнулись стоявшие у дворца стражники, расталкивая на ходу толпу. Остальные стояли неподвижно, словно окаменев.
Крик оборвался. Женщина замолчала, потеряв наконец сознание от ужаса. Замерли и стражники. Они увидели тех, кто испугал женщину.
Их было трое. Именно было, потому что двое из трех были мертвы. И еще эти двое из трех были не просто мертвы. Словно кто-то гигантский рвал их тела на куски, аккуратно складывая оторванные части в кучу.
Так дети иногда обрывают лапки и крылья у пойманных жуков. Лапку за лапкой, просто так, механически, не ощущая ничего, кроме тусклого необъяснимого желания. А оторвав, сразу же забывают.
Вот и о третьем человеке, видимо, забыли. Он сидел на мостовой раскачиваясь и что-то бормотал, глядя перед собой погасшими глазами. Ребенок не успел домучить третьего жука и убежал, оставив его, измятого и изломанного, но живого. Едва живого.
