– Видели бы вы свои рожи сейчас, бессмертные боги, – сквозь смех выдавил Певец. – Компания дебилов на пикнике.
У Певца были свои причины так хохотать.
А у богов были свои причины быть этим недовольными.
У всего обычно есть свои причины.
Была у Певца причина хохотать, размазывая слезы по лицу. А у Громовержца была причина вместе с Мастером, Девой, Охотницей и еще десятком богов и богинь метаться половину ночи над океаном, а потом явиться на берег за объяснениями. В отвратительном настроении.
Многое в тот день имело причины мелкие. Можно сказать, мельчайшие. Если бы Стук и Левша, например, узнали, что причиной всей этой суеты станет их закадычный приятель Ворюга, в жизни бы не поверили.
И, тем более, приезжий священник даже представить себе не мог, как от нескольких глотков церковного вина... ладно, не простого вина. Но чтобы от двух-трех глотков...
Нет, священник честно попытался предложить Ворюге отпить из простого бочонка, но Охотник, принюхавшись, ткнул пальцем именно в особый, епископский. И добро бы, только этим жестом ограничился. А то пальцем в бочонок, а здоровенный нож – священнику к горлу. И готовое полновесное проклятие само собой в этом дрожащем горле застряло.
А потом священник перепугался, но не смог придумать ничего лучшего, чем отправиться все-таки к замку. Не мог знать священник, что может произойти дальше.
– Ну как я мог знать... – бормотал священник, пытаясь уклониться от болезненных ударов Левши и Стука. – Господом клянусь!
Левша и Стук к объяснениям не прислушивались, на причитания внимания не обращали, а лупили кроткого служителя божьего старательно и все больше ногами. Избиение проходило на площадке перед замковым мостом.
Остальные охотники, вышедшие на визг и крик, стояли в стороне, не вмешиваясь. Чего там вмешиваться, там и Двоим особо не развернуться. А Ворюга, главная причина всего происходящего, лежал себе тихо на передке повозки, откинувшись навзничь и свесив правую ногу.
Глаза у Ворюги были открыты и смотрели удивленно. По глазам лупили дождевые капли, ресницы не дрожали, веки не моргали... Да и сам Ворюга вроде как не Дышал.
– Что ж ты с ним, сука, сделал?! – в один голос взвыли Левша и Стук, встретив священникову повозку у моста.
Поначалу они только собирались проводить приезжего к Хозяину. Культурно проводить, между прочим.
Хотели только проводить.
А вместо этого, увидев неживого Ворюгу, стащили толстяка на мокрые камни, встряхнули за шкирку, а он рухнул на колени, обрывая сутану, и стал бормотать что-то невнятное. Мол, выпил воин всего чуть-чуть, из заветного бочонка. Можно сказать, всего пару глотков – больших глотков, правда, – но ведь всего пару... Матерь божья... не бейте... люди добрые... мать вашу... и святого духа.
Дела у священника были плохи. Охотники не любили, когда кто-то посторонний убивал их товарищей. Тем более – травил. Особенно – если травил. От ножа или стрелы еще как-то увернуться можно, а от фигни в вине никто не застрахован. Это ж какой сволочью нужно быть, чтобы в вино яд сыпать! Таких уродов сразу вешать надо. Такую мысль в нескольких энергичных фразах выразил Гвоздь. И предложение было бы принято большинством голосом – девять против двух, но два голоса «против» принадлежали Ловчему и Хозяину.
Стук и Левша с сожалением перестали пинать священника лишь после второго окрика Ловчего. И то только потому, что была у Ловчего прекрасная традиция – вместо третьего предупреждения пускать в дело свой удар справа.
Левша отлетел молча, молча и встал, согнувшись и держась за живот, а Стук, лежа на спине, попытался объяснять, что, мол, оставили Ворюгу живого и невредимого, а привезла его эта сволочь тонзуренная совсем никакого и даже мертвого... Ловчий выразительно потер правый кулак о левый рукав своей куртки – и Стук замолчал.
Тонзуренная сволочь быстро подползла к своему спасителю на коленях, обхватила Ловчего за ноги и даже попыталась целовать колени. Ситуация – дурацкая, поза – двусмысленная, но не пинать же, в самом деле, только что спасенного человека.
И Хозяин молча подошел к повозке и наклонился над Ворюгой. Охотникам даже показалось, что Хозяин побледнел. Наверное, показалось. Солнце уже совсем скрылось за горами, и можно было легко ошибиться.
– Ловчий, – позвал Хозяин, не оборачиваясь. Ловчий с облегчением вздохнул, отодрал священника от своих ног, аккуратно положил его на камни и подошел к повозке. Не доходя шага замер. Принюхался. И охотникам показалось, что по лицу Ловчего пробежала судорога. Показалось, наверное.
Чтобы Ловчий испугался... Охотникам вдруг захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда. А Гвоздь вдруг с удивлением обнаружил, что держит в руке кинжал, стоит прижавшись спиной к замковой стене и прикидывает в уме – успеет добежать до оставленного в конюшне арбалета, если, скажем, из-за скалы...
– Живой ваш Ворюга, – сказал Ловчий каким-то хриплым, странным голосом. – Даже живее некоторых живых.
Ловчий откашлялся, поправил капюшон на голове и, наконец, смог взглянуть в лица своих охотников.
– Ворюгу – в замок, повозку – в замок. Если хоть что-то пропадет – убью, – уже нормальным голосом произнес Ловчий, нашарил за спиной священника, зацепил его за одежду и понес в замок, как мешок.
Хозяин отодвинул Ворюгу, заглянул в повозку, забрал небольшой бочонок и пошел следом за Ловчим.
Двери в зал они за собой прикрыли плотно, но то, как через некоторое время священник закричал, было слышно во всем замке.
Отшельник, самый набожный из Охотников, даже чуть не перекрестился сгоряча.
А потом священник замолчал. Охотники, сидевшие в обеденном зале на первом этаже, даже подумали, что помер священник, пытки не выдержал или вообще...
Но священник не умер, а просто заговорил. Заговорил быстро, подробно, но тихо. Так, что слышали его рассказ только Хозяин и Ловчий. Если бы он заговорил сразу... вернее, если бы он не попытался врать, а сразу бы начал говорить правду, то и кричать от боли не пришлось бы.
С другой стороны, откуда мог знать священник, что эти два благородных господина легко отличают правду от самой изощренной лжи.
Как чуть позже оказалось, и врать-то священнику было особо нечего. Это ему казалось, что хранит он страшную тайну, а на самом деле...
Почти всю свою жизнь он имел дело с книгами. И самое кровавое, что делал в своей жизни, это вымарывал из текстов неправильные мысли и заменял их мыслями правильными. Потом вдруг пришлось отправиться в путь.
В путь священник отправился по приказу епископа. Епископ вызвал его к себе и сообщил, что нужно сменить в Трех деревнях слугу божьего, погрязшего в грехах и скатывающегося к ереси. И нужно его не просто сменить, а быть готовым к подвигу во славу Господа нашего и святой церкви.
– Кровь божья! – прошептал священник, когда Ловчий спросил, что именно находится в заветном бочонке.
