И коридор вдруг опрокинулся, превратился в колодец. Ловчий рухнул вниз, попытался зацепиться за скользкую стену, сорвал ногти...
Вниз... Вниз... Ты дал слово! И слово это – тяжелее камня.
...Ловчий вскрикнул и открыл глаза.
Голубое, пронзительное, безоблачное небо.
Ловчий попытался встать, но у него не получилось. Он вздохнул несколько раз, попытался снова.
Над головой мелькнула какая-то тень, по лицу ударили капли.
Ловчий провел рукой по лицу.
Посмотрел.
Кровь.
Ловчий сел.
Кто-то сунул факел в дрова под столбом. Пламя уже охватило аббата, но он не кричал. Или уже перестал кричать. Дрова были сухими, и масла тоже не пожалели.
Кто-то захрипел рядом.
Ловчий оглянулся.
Монах в сером плаще полз по земле, а над ним стоял рыцарь с окровавленным мечом. Удар пригвоздил тело на мгновение к земле, монах застонал, протянул руку в перчатке вперед... Рыцарь вырвал меч и снова поднял его, замахиваясь.
Монах полз к девчонке. Кто-то походя ударил ее копьем в живот и пошел дальше, оставив умирать.
Со всех сторон доносились радостные крики, возгласы, глухие удары... Битва так и не началась. Началась бойня.
Ни один из монахов не попытался бежать. Ни один не попытался защищаться. Они стояли на коленях, молясь, и ждали своих палачей.
Только этот монах пытался подползти к девчонке.
Снова удар мечом в спину, и монах замер. Не было видно его лица, руки в перчатках скребли землю. Рыцарь перехватил меч поудобнее, замахнулся, и, словно помогая ему, монах приподнял голову. Он просто не видел никого, кроме девушки. И не чувствовал ничего, кроме желания прикоснуться к ней.
Жестко, с выдохом ударил рыцарь.
Ловчий отвернулся. Он, наконец, смог встать на ноги.
– Победа! – прокричал кто-то. – Победа! И три сотни голосов подхватили этот крик.
Кто-то из монахов еще шевелился. К таким подходили и добивали.
– Головы, головы руби, – кричал кто-то, – и колом в грудь, на всякий случай. Колом...
Девушка все еще была жива.
Она что-то шептала тихо, и тянулась рукой... Тянулась... Ловчий посмотрел, куда она тянется.
Крест. Серебряный крест, который сорвали с груди аббата и бросили на землю.
Девушка оглянулась, увидела, что кто-то из лучников приближается к ней, размахивая колом, застонала и в последнем усилии дотянулась до креста.
Сжала его в руке, и Ловчему вдруг показалось, что на ее лице появилось удивление... Удивление, а потом радость... Она поднесла руку к лицу, посмотрела на крест. Кажется, она что-то хотела сказать. Но не успела.
Ловчий тоже не успел вмешаться.
Удар колом и радостный крик: «Шестая!»
Качаясь, словно в бреду, Ловчий прошел через лагерь. Его никто не пытался остановить. Ловчий нашел свою лошадь. С трудом сел в седло.
– У них серебряные ворота, – крикнул кто-то. – Бросай трупы.
Когда Ловчий нашел в себе силы оглянуться, монастыря уже не было видно. Только черный дым из-за скал указывал место, где умер аббат.
Нужно найти Хозяина, подумал Ловчий. И Птицу. И попросить у нее прощения.
– Я грязь на руках Господа. Я кровь на руках Его, – сказал Пес.
X
Это я искал многие годы, в разных землях, далеких и близких; я прочитал множество книг и выучил множество языков, я общался с разными людьми, я много трудился, чтобы увидеть хотя бы лучик истинного знания... Увидев это, я осознал, что мудрость не может быть достигнута усилиями человека, но лишь по Твоей воле...
Джон Ди
И познаете истину, и истина сведет вас с ума.
Олдос Хаксли
– Я грязь на руках Господа, я кровь на руках Его, – сказал Пес.
Тихо сказал, не напрягаясь.
Кардинал удивленно оглянулся. Он почти забыл, что в комнате, кроме него и Хозяина, есть еще кто-то.
Пес стоял в дверях, держа руки за спиной. От его фигуры просто веяло расслабленностью и спокойствием.
– А... – протянул Кардинал. – Ты здесь... Понимаешь, что-то случилось...
– Я-то понимаю, – кивнул Пес. – Я – понятливый. Я бы все сразу понял, если бы вы объяснили. И про Кровавую жертву понял, и про дьявола... И вот теперь я понял, что у вас что-то не заладилось.
– Они просто...
– Просто, – снова согласился Пес.
Теперь он смотрел на Кардинала почти с жалостью. И под этим взглядом Кардинал чувствовал себя неуютно. Словно на ветру, подумал он, ежась.
Хозяин застонал и попытался встать.
– Подожди, я сейчас, – Пес обошел замершего Кардинала и подхватил Хозяина под руку. – Давай, на табуреточку.
Даже огонь в лампах возмущенно затрепетал.
– Садись-садись, – сказал Пес, смахнул со стола пергамент, поставил кувшин. – Выпьешь?
Кардинал стоял неподвижно. Тихо плакали возле стены колдуньи. Пес сделал неуловимый жест рукой, и его люди вышли из комнаты.
– Так оно и бывает, – Пес тоже сел к столу. – Что-то готовишь, весь в мыле, сердце колотится, а когда уже почти все готово, даже свершилось уже, вдруг – бац, и все пошло псу под хвост, извините за выражение.
Пес засмеялся, и что-то такое почудилось в этом смехе Кардиналу, что шарахнулся он к двери, суетливо так бросился...
– Куда ты? – удивился Пес. – Только разговаривать начали.
На пороге Кардинал замер – в грудь ему уперлось лезвие кинжала. Люди Пса ушли не далеко, стояли сразу за дверью.
– Вот я и говорю, – засмеялся Пес, – поболтать нужно. Обо всем. Садись.
Кардинал неуверенной походкой подошел к столу.
– Тут вот свободная табуретка – падай, – приказал Пес.
Улыбка его скорее напоминала оскал озлобленного пса, готового вцепиться в глотку в любой момент. Кардинал почувствовал, что слабеет, что холод разливается по телу.
– Ты все правильно говорил – про Бога, про Силу, про порядок... Все правильно. Я, если честно, тоже так думаю. Не совсем так. Похоже. Можно, я горло промочу? – спросил Пес у Хозяина и взял со стола кувшин. – Можно?
– Сделай одолжение, – Хозяин наклонился и дотронулся до своих ран.
– Ты там смотри, – засмеялся Пес, – персты в раны не закладывай.
Выпив вина, Пес вытер рот рукавом.
– Ты никогда не задумывался над тем, почему мы не любим наших врагов? Нет, то, что мы готовы им глотки перекусить и кишки выпустить, – это нормально. Там, за деньги, или если не поделить кусок земли. Это все понятно. А почему мы при этом считаем наших врагов сволочами? И подлецами. Что, оправдываем себя, чтобы не стыдно было? Может и так... Только я думаю, все по-другому. Совсем по-другому, – Пес снова попытался улыбнуться, но ничего у него не получилось. Щека дернулась, и все. – Мы наших врагов не любим, потому что подозреваем их во лжи. Ведь знают они, сволочи, что я прав, что мой бог – лучше. Мой бог вообще – единственный. А они все придумывают, лишь бы мне досадить. Иудеи из вредности про своего талдычат, мусульмане, сволочи, вообще всё придумали, лишь бы нам досадить и Святой город не отдать...
