– Если потребуется помощь, обращайся.
– Спасибо, Андрей Саныч, но думаю, я сам
справлюсь. – Стас, решив, что Забудкин звонит, чтобы выразить
соболезнование, хотел попрощаться, но нотариус продолжил разговор:
– Стас, ты меня не понял. Я предлагаю тебе помощь не
дружескую… Нет, ее, конечно, тоже, но сейчас речь не о том. Похоже, тебе
понадобятся услуги адвоката, а я, если ты помнишь, еще и адвокат по гражданским
делам.
– Андрей Саныч, объясните, я ничего не понимаю… Зачем
мне адвокат?
– Чтобы опротестовать завещание отца.
– Отец оставил завещание?
– Да, Стас, оставил. Еще год назад. У Виктора тогда
боли в паху появились, и он решил, что у него рак. Оказалось, банальная грыжа,
которую легко удалили. А завещание он решил оставить.
– И кому же отец завещал все свое движимое и недвижимое?
Только не говорите мне, что любовнице…
– Нет, что ты! Ее вообще нет в завещании.
– Ну, тогда я спокоен…
– Но есть другие люди. А конкретно: двое. И эти двое
получат ничуть не меньше, чем ты. Самое же главное, акции птицефабрики отец
отписал не тебе. Как и дом.
Сказать, что Стас был удивлен, значит, ничего не сказать. У
него просто в голове не укладывалось, что отец по сути дела лишил его
наследства. А как это еще назвать, если самое ценное – акции и огромный дом –
отписаны не ему, единственному сыну, а каким-то посторонним людям? В принципе,
Стасу ни хоромы отцовские, ни ценные бумаги не нужны были, ему вполне хватало
того, что он имел: старенького коттеджа, своей фирмы и мотоцикла. Но дело-то не
в том, а в отношении… Разве можно так с сыном?
– Могу я узнать, кто эти люди? – спросил Стас,
немного придя в себя.
– Вообще-то я не имею права называть имена до
оглашения… Но раз уж сказал «А», скажу и «Б», ты все-таки мне не чужой…
– Кто они, Андрей Саныч? – поторопил его Стас.
– Акции должна унаследовать Вера Николаевна Чайка, а
дом Александра Леонидовна Одинец.
Глава 8. Наши дни
Шура вела подругу по узкому, поросшему высоченной крапивой
проулку к своему дому. Каким образом она умудрялась не обжигать ноги, Вера
могла только гадать. Сама она уже несколько раз задела жгучие стебли, и если б
на ней было платье, а не брюки, сейчас бы не только щиколотки, но и голени
покрылись зудящими пупырышками.
– Помнишь мой дом? – спросила Шура, выводя ее на
улицу.
Вера прекрасно помнила барак, в котором жила семья Одинец.
Это было приземистое двухподъездное строение из потемневших от времени бревен.
Зимой, осенью и ранней весной он выглядел так уныло, что нагонял тоску, но
летом барак не казался таким мрачным. А все из-за росших в палисаднике кленов.
Их сочная зелень не только радовала глаз, но и почти целиком скрывала развалюху
– из-за крон выглядывала лишь остроконечная крыша, покрытая играющим на солнце
алюминием.
– Конечно, – ответила Вера. – Но он, кажется,
не на этой улице находился… Или я ошибаюсь?
– Нет, ты права. Я жила на Суворова, а теперь на
Лядова. И это она. – Она указала на прикрепленную к близстоящему дому
табличку с названием улицы. – А улица Суворова идет параллельно. Только
моего дома там больше нет…
– Снесли наконец?
– Сгорел. А нам дали комнату в другом бараке, на другой
улице. Я веду тебя туда.
– И вы все живете в одной комнате? – ужаснулась
Вера. – Ты, сестра и родители? Или сестра замуж вышла?
– Родители умерли. Сгорели при пожаре. А сестра замуж
не вышла. Опять сидит. Уже третья ходка у нее.
– Сочувствую, – только и могла сказать Вера.
– Отца мне нисколько не жаль. Это же он дом поджег. А
вот маму очень жалко. Она к тому времени уже не пила, мне помогала… – Шура
тряхнула головой. – Ладно, не будем о грустном… Тем более что мы уже
пришли.
Это был точно такой же барак, в каком когда-то жила семья
Одинец. Разве что в палисаднике не росли клены, а крыша была покрыта толем.
Шура провела Веру к первому подъезду и, перед тем как войти
внутрь, указала на окно слева от двери:
– Вот моя комната. В соседней старуха живет. У нее
недержание мочи, поэтому в прихожей вонь стоит. Не обращай внимания. Мы с тобой
пойдем на кухню, там не пахнет…
Когда они достигли двери в квартиру, Шура отперла ее и
пригласила Веру внутрь. Та зашла. Запах мочи ударил в нос сразу. Вера
поморщилась, а Шура, похоже, уже привыкла и не выказала недовольства. Скинув
туфли, она прошествовала к своей двери, приоткрыла ее и заглянула в комнату.
Вера сначала решила, что подруга хочет что-нибудь оттуда взять, но когда
услышала сонный детский голосок: «Мама, ты?» – поняла: та проверяла ребенка.
– Да, детка, я, – ответила Шура. – Спи.
И тихонько прикрыла дверь.
– Почему ты не сказала, что у тебя есть ребенок? –
укорила ее Вера. – Я б велела шоферу игрушку какую-нибудь купить… –
Она заглянула в пакет и, изучив содержимое, констатировала: – Кроме конфет,
малыша порадовать нечем.
– Ничего, этого достаточно, – уверила ее
Шура. – Каринка любит шоколад, а я его нечасто покупаю.
– Сколько ей?
– Пять лет в следующем месяце исполнится.
– Красивое ты ей имя выбрала – Карина. И с фамилией
Одинец гармонирует.
– Ее фамилия Малышева.
– Так ты замужем?
– Была.
– Развелась?
– Вдова. Муж сгорел вместе с родителями. Пытался
вытащить из огня маму, но не смог…
– Какой кошмар!
– Да, Вера, это был кошмар. Осталась я одна с грудной
дочерью на руках. Без средств к существованию и жилья… – Шура горестно
вздохнула. – С Пашей – так звали мужа – мы жили не очень богато, вернее –
совсем небогато. Он работал шофером при ЖЭКе, получал мало, но не пил и все
деньги нес в дом. А еще у него были золотые руки. Он так здорово нашу комнату
обустроил (Маринка сидела тогда, и мы заняли так называемую детскую), что мне и
в бараке хорошо было. Только отец омрачал наше существование. Но с появлением в
доме Паши даже он стал тише себя вести: не орал, не дрался, вещи не крал. Один
раз спер у меня кольцо обручальное, так муж ему таких тумаков надавал, что
папаня больше к нам в комнату не совался…
Рассказывая свою грустную историю, Шура провела Веру в
кухню, большую часть которой занимал котел АГВ. Кроме него здесь стояли плита,
два стола и один старый холодильник. А вот посудного шкафа не было, и
чашки-тарелки громоздились на широченном подоконнике.
– В общем, все у нас хорошо было, – продолжала
Шура, усаживая Веру за стол. – Мама мне с дочкой помогала, муж
по-хозяйству, и я была почти счастлива… Но в одночасье все рухнуло! Я когда их
троих похоронила, в запой ушла. Пила так, что дочку чуть не угробила. Молоко у
меня пропало, и кормить ее нужно было молочной смесью, а я все деньги (люди
всей улицей скинулись, чтоб мне помочь) пропивала. Карина от голода орала, но я
не слышала – спала пьяная, когда же просыпалась, бежала за опохмелкой, забывая
о детском питании. Короче, едва ее голодом не заморила. Когда поняла, что дочка
чуть живая, опомнилась. Те деньги, что остались, потратила на кодирование. И
начала новую жизнь. В который уже раз…
