Открывать Шура умела, хотя шампанское пила редко. Хлопнув
пробкой, она разлила шипучку по чашкам – фужеры Вера не удосужилась достать – и
подняла свою, чтобы чокнуться с задумчивой подругой. Та взяла «фужер» не сразу.
Сначала погоняла по столу металлическую сеточку от шампанского, затем скомкала
фольгу, швырнула ее в ведро и, не попав, хмыкнула. Потом взяла чашку и, стряхнув
оцепенение, сказала:
– Давай выпьем за судьбу! Или за карму, не знаю, как
правильнее.
– Давай, – согласилась Шура, хотя не совсем
поняла, о чем Вера толкует.
Глухо чокнувшись чайными чашками, они выпили шампанское. Обе
залпом. Вера, опустошив свою емкость, вновь ее наполнила.
– А теперь давай мою маму помянем, – предложила
она.
– А что, сегодня какой-то праздник церковный?
– Нет никакого праздника. По крайней мере, я не знаю
такого. Просто вспоминаю ее весь день… – Вера обхватила чашку ладонями, как
будто в ней было не шампанское, а горячий чай, которым хочется согреть
руки. – Мужчины Радугины – злой рок для женщин семьи Чаек. Дядя Витя
разбил мамино сердце, Стас мое.
– Дядя Витя что?
– Ах, Шура, ты ж ничего не знаешь… Мама из-за него вены
себе вскрыла. Любила она его. Много лет любила. И ждала, что он на ней женится.
Но не дождалась, как ты понимаешь… И умерла.
– Ты это серьезно?
– Куда уж серьезнее, – горько улыбнулась
Вера. – Я как узнала, так его возненавидела… Я и сейчас… – Она
отставила чашку, но тут же придвинула и стала барабанить по фарфору
пальцами. – Но когда Стаса полюбила, запретила себе плохо думать о его
отце. Оправдания ему находила, а главное, думала – все прощу только за то, что
благодаря ему на свет появился человек, с которым я хочу прожить всю жизнь…
Она замолчала.
– Мы твою маму хотели помянуть, – нарушила тишину
Шура. – Давай?
Вера кивнула и шумно втянула шампанское. Потом задумалась о
чем-то, глядя в одну точку.
– Что ты будешь теперь делать? – спросила Шура,
имея в виду сегодняшний день. Видя, в каком Вера состоянии, она хотела побыть с
ней и занять ее чем-нибудь.
– А что мне остается? Только ненавидеть. Уже обоих.
– Да я не об этом…
Но Вера будто не слышала ее реплики.
– А дяде Вите я все же отомщу. Теперь можно. И потом
уеду.
– Куда? Опять к тетке?
– Нет, далеко уеду. Туда, где ничто не напомнит о злом
роке, довлеющем над женщинами семьи Чаек…
Она схватила чашку и, залпом выпив шампанское, с размаху
швырнула ее в стену. Толстый, второсортный фарфор раскололся не на мелкие
кусочки, а на два уродливых куска, которые упали на пластиковый стол. Вера
взяла в руки тряпку, смахнула осколки в ведро и обыденно проговорила:
– Ты, Шур, извини, что выгоняю, но мне надо делами
заняться. Пока!
И пошла в комнату, где засела за компьютер.
Постояв немного в прихожей и убедившись в том, что Вера не
замечает ее присутствия, Шура покинула квартиру.
* * *
Вера шла по коридору, чеканя шаг, как солдат на параде. Она
на самом деле ощущала себя солдатом, только не на парадном плацу, а грязным, потным,
злым бойцом с передовой, который вот-вот с криком «ура» ринется в атаку.
– Вера Николаевна! – окликнула ее секретарша
Радугина. – Вера Николаевна, да куда же вы? Вам разве назначено?
– Да, – бросила Вера через плечо и шагнула к двери
в кабинет.
– Но у меня не записано…
Чайка тряхнула волосами, дернула дверь за ручку и вошла.
– Вера? – удивленно проговорил Виктор Сергеевич,
подняв голову над бумагами, лежавшими на столе. – Привет. Проходи, садись.
– Здравствуйте, – сухо приветствовала Радугина
Вера.
– Ты по делу или у тебя ко мне личный вопрос?
– У меня есть к вам вопросы, но, боюсь, вы на них не
ответите.
– Не понимаю тебя…
– Хотя один задам! – грубо оборвала его
Вера. – Вас хоть иногда мучает совесть?
– Перестань разговаривать со мной в таком тоне! –
вскипел Радугин. – Ты что себе позволяешь?
– Так что там с совестью, Виктор Сергеевич? Мысли о
маминой смерти вас мучают или вы уже давно выбросили из головы воспоминания о
женщине, которая любила вас настолько, что, когда вы ее бросили, посчитала за
лучшее покончить с собой?
Виктор Сергеевич побледнел. И как будто меньше ростом стал.
Вера впервые видела его таким.
– Ты знаешь? – спросил он хрипло. – О нас с
Ульяной?
– Знаю.
– Но откуда?
– Из маминого дневника. Она записывала в него все свои
переживания… – Вера почувствовала, что к горлу подступает ком. Но плакать
было нельзя, поэтому она кашлянула и продолжила: – Мать посвятила вам всю себя.
Многие годы вы были центром ее Вселенной. А она для вас, кем была она? Той, чья
слепая любовь тешила ваше самолюбие?
– Ты ошибаешься, Вера… Ульяна много значила для меня.
– Вот уж в чем я как раз не сомневаюсь! Кому неприятно
осознавать себя центром Вселенной.
– При чем тут это? – Радугин поморщился. – Я
бы предпочел, чтобы Ульяна более спокойно ко мне относилась…
– Вы должны были ее отпустить сразу, как только решили,
что не хотите разводиться. Ведь вы не хотели, правда? А мать пичкали
«завтраками» лишь для того, чтобы держать ее при себе!
– Нет, все не так. Я метался между двумя женщинами и
долго не мог принять окончательного решения… Многие годы!
– Но все же приняли! А маме не сказали. Продолжали
врать, обещать, держать ее на привязи своими сказочками… – Вера подалась
вперед. Ее карие глаза покраснели, щеки покрылись пятнами, и сейчас она очень
походила на себя маленькую. На того самого Опарыша, которого дразнили и во
дворе, и в школе. Но теперь никто бы не посмел обозвать ее, потому что Вера
излучала такую силу духа, что Радугин почувствовал себя неловко под ее пронизывающим
взглядом. – Так почему же, Виктор Сергеевич? Почему вы ее не отпустили?
– Я не мог, понимаешь, не мог…
– Почему?
– Но это же так очевидно! Я любил ее, Вера!
– Да бросьте!
– Иначе я настоял бы на том, чтоб она прервала
беременность.
– Что? – Вера привстала, но тут же опустилась
обратно на стул. – Мама была беременна от вас?
– А ты разве не читала в дневнике?
– Нет… Ничего такого там не было… – Вера стала
лихорадочно вспоминать мамины записи, пытаясь обнаружить в них хотя бы намек на
«интересное положение», но так и не смогла. – И что же стало с ребенком?
