Лук выпал из руки, лучник попытался зажать рану, остановить кровь, но та текла между пальцами, била фонтаном, поливая снег…
Кривой пробежал мимо Деда, оттолкнув его, подлетел к передним саням, где еще билась, умирая, лошадь, но там все уже было кончено. Двое из нападавших умерли на месте, третий хрипел и корчился рядом с умирающей лошадью, и кровь из его разрубленного горла смешивалась с ее кровью.
Четвертый стоял на коленях, вытянув вперед, ладонями кверху свои пустые руки. На щеке его была глубокая кровавая царапина, и оттого испуганное лицо выглядело еще бледнее. Он даже не просил пощады, он прекрасно понимал, что пощады быть не может, что за такое не прощают, но таков был обычай – показать пустые руки, дать противнику хоть маленькую возможность пощадить. Пусть не навсегда, пусть ненадолго.
Или дать тому возможность убить безоружного врага чисто, без боли.
– Стрелу вытащи, – попросил Рыбья Морда у Кривого.
Кривой мельком глянул на половину сломанной стрелы, чье оперение виднелось невдалеке на снегу, схватился рукой за древко сразу под наконечником и одним рывком выдернул занозу. Молча протянул Рыбьей Морде.
Тот стрелу взял, посмотрел на нее и грузно сел в лужу собственной крови. Кривой схватил с саней веревку, отрезал кусок и перетянул Рыбьей Морде плечо.
– Посиди так, потом перевяжу…
Враль набрал пригоршню снега в стороне от дороги, где почище, сунул в рот. Рык стоял перед пленным, тяжело дыша, держа окровавленный меч в опущенной руке. Полоз отвернулся и, переступив через умирающего человека, подошел к умирающей лошади, присел и осторожно, будто боясь сделать больно, перерезал ей горло.
– Меня кто-нибудь перевяжет? – спросил слабым голосом Дылда. – Я ведь того, могу и кровью истечь. Мухи уже перед глазами…
– А они всегда… на дерьмо слетаются, – не сразу, в два приема выговорил Дед, подходя к нему. – Не замечал?
– Рот закрой, пока я его не порвал, – выдохнул со стоном Дылда. – Льется же, смотри.
– Смотрю, – сказал Дед и оглянулся на лучника.
Тот уже не шевелился.
– Перевяжи… – Дылда зажимал рану рукой, лицо было белым как снег, – еще немного, и он упадет.
Дед снял с себя ремень, перетянул Дылде руку чуть выше раны.
– Снег приложи, – Дед снова оглянулся на мертвого лучника.
Повезло, лезвие рассекло жилу, кровь и вытекла. Деду и всем ватажникам повезло. А лучнику – нет. Так оно всегда бывает.
– А ты что сипишь? – спросил Дед у Заики, который сидел посреди саней и мелко-мелко дышал. – Зацепило?
– З-за-зацепило… – Заика протянул руку вперед. Черная кровь капала с пальцев.
Только сейчас Дед увидел стрелу и наконечник длиной почти с ладонь, зазубренный по краям, торчащий из спины Заики.
– К-к-как там?.. – спросил Заика, и кровь потекла изо рта двумя струйками по подбородку.
– Все живы… – сказал Дед.
Он даже не пытался перевязать Заику или успокаивать: тот и сам знал, что значит рана в живот. Да еще таким вот режущим наконечником.
– Л-лечь… – пробормотал Заика.
Дед подошел к нему, подставил руки и помог опуститься на мешки.
– Н-не… н-не дошел, – сказал Заика булькающим голосом. – Моя доля… Моя доля под дубом… Под кривым… На всех…
Заика закрыл глаза.
К саням подошел Кривой, остановился, молча смотрел, как жизнь вытекает из Заики.
– Может, – он поднял руку с ножом и посмотрел на Деда, – отпустить?
– Он уже и сам, – ответил Дед. – Все.
Заика вздохнул, вздрогнул и замер.
– Сколько их было? – спросил Дед.
– А кто его знает?.. – ответил Кривой, оглянулся на последние сани. – Там четверо, двое с луками, четверо спереди… Сам считай.
– Десять, – сказал Дед. – Всего десять.
– Толково засаду поставили, – сказал Кривой. – Я бы лучше не смог… Если бы не пар от дыхания… Еле заметил. Пар, солнце… Еще б чуть-чуть потеплело, и как раз въехали бы.
– Ты молодец, – Дед со стоном потер свое правое плечо: ноющая боль напоминала о слишком резком броске. – Глазастый. А если бы у тебя их два было?
– Я бы семью завел, детишек, – ответил Кривой. – И звали бы меня не Кривой.
– Жаль, что у тебя нет глаза, – обронил Дед, отходя от саней. – Что-то меня снова отлить потянуло. Старость не радость.
– Какая уж тут радость, – согласился Кривой. – А там одного живого взяли. Рык взял. Или Полоз. А может, Враль.
– Полоз, – сказал Дед. – Тот на эти хитрости мастак. Точно, Полоз.
– Может, и Полоз, – снова согласился Кривой. – Заику похоронить нужно.
– Нужно. И Дылде руку зашить. Сделаешь? А то я себе руку повредил, когда рогатину бросил… Старый я…
– Зашью, – Кривой повертел головой. – Где у нас иголка с ниткой?
– В моих санях. В мешке наплечном. Только ты рану промой чем-нибудь и посмотри, чтобы нитки в ране не остались, шерсть там с тулупа… А то помрет Дылда, кто тогда глупости говорить будет?
– Не помрет. С чего там умирать? Царапина…
– На морде бы тебе такую царапину, – простонал Дылда. – Жалости у тебя нет…
– Жалости нет, а царапина есть. Не видел разве? Посмотри, – Кривой подошел к Дылде, наклонился. – Глянул?
– Урод, – сказал Дылда.
– Дураком ты был, дураком и остался, – с сожалением сказал Кривой. – Я ж тебя сейчас зашивать буду. Кто же с лекарем до лечения ссорится?
– Не с лекарем, а с коновалом! – заплетающимся языком произнес Дылда.
– Тоже правда, скотину всякую приходится зашивать. Давай, помогу на сани лечь.
Подхватив Дылду под мышки, Кривой потянул его вверх, Дылда выпрямился, облокотился спиной, лег рядом с Заикой. Глянул искоса.
– Ничего, не укусит, – бросил Кривой, – полежите тут, я за мешком схожу.
– Мы полежим, – прошептал Дылда. – А его похоронить нужно. На горе. Чтобы к небу ближе.
А Хорек все еще спал: снадобье хозяина постоялого двора оградило его от всех шумов, криков, лязга. Хорек спал, пока зашивали и перевязывали раны, пока Полоз и Враль долбили заступами и топором землю на вершине холма, пока отнесли туда Заику, положили в неглубокую яму, рядом с ним – меч и чашку. Хотели и самострел, но рассудили, что он еще может понадобиться.
Хорек не видел, как ватажники засыпали яму и навалили сверху камней, сделав надгробие. И как вновь тронулись по дороге, оставив на обочине мертвую лошадь и пустые сани. Наверняка у нападавших где-то неподалеку были лошади, верховые или с санями, но искать не стали. Не до того.
Пленный бежал за первыми санями, с ременной петлей на шее и связанными за спиной руками. Его не подгоняли, да и сами не торопились. Путь держали к небольшой рощице возле тракта; все – и ватажники, и пленник – знали, зачем едут, что произойдет там, среди редких сосенок, но ничего не испытывали.
