Гринчук осторожно коснулся волос Милы.
– Мне плохо, – сказала она.
– Поедешь домой?
– Можно?..
– Что?
– Я здесь еще немного останусь?
Гринчук тяжело вздохнул, оглянулся на Михаила.
– Извини, девочка, но мы здесь уже не долго будем. Максимум до завтрашнего утра. И тебе лучше ехать домой.
– Ладно, – сказала Мила.
Она встала, подобрала свое белье и пошла к двери. Михаил бросился вслед за ней, открыл замок. Мила вышла.
– Может скажешь, умник, отчего мне так плохо? – спросил Гринчук.
– С пола вставай, – скомандовала Ирина. – Как дите малое.
– Поеду я, пожалуй, – сказал Гринчук, встав с пола. – Нужно будет пообщаться с… Кое с кем. И вот интересно…
Гринчук достал из кармана мобильник, собрался, было, набрать номер, но потом передумал и спрятал телефон в карман.
– Вот интересно – мы боремся за свободу, демократию. Полагаем, что такие вот трубы нам дают свободу. А потом находится кто-то особо умный, обращается в телефонную компанию и получает распечатку всех телефонных разговоров. Все номера, как на ладони.
– Умные люди регистрируют телефоны на чужое имя, – сказал Михаил.
– Резонно, – подтвердил Гринчук. – Но, как известно, на особо изощренные задницы имеются невероятно хитрые приборы.
В подтверждение этого тезиса мобильный телефон Гринчука попытался привлечь к себе внимание.
– Я неизбежно слушаю, – сказал Гринчук. – Здравствуй, Игорь Иванович Шмель.
Шмель звонил, чтобы сообщить информацию от Батона. Гринчук выслушал молча, не перебивая.
– Их кто-то наводил, – закончил рассказ Шмель. – Последний звонок был что-то около трех часов ночи. Батон не знает, кто это был. Просто к нему кто-то позвонил на трубу и предложил заработать.
– Сколько?
– Десять штук. Плюс премия, которую учредил Мехтиев. Вышло неплохо.
– Телефон, с которого звонили – выяснили?
– Будешь смеяться. Я, собственно, потому и звоню.
– И кто же это?
– Саню Скока еще помнишь? – спросил Шмель.
– И?
– Это он и есть.
– Блин горелый, – выразительно произнес Гринчук.
– Правда, смешно?
– Нужно брать Скока.
– Поздно. Его сегодня утром нашли в постели с отверткой в глазу. Убили, похоже, под самое утро. Нет ничего. Возможно, были следы, но пока братаны Скока сообразили вызвать ментов, все следы успели затоптать.
– Да, – сказал Гринчук.
– А как там Мила?
– Нормально, успокоилась и едет домой. Ты когда к ней домой ночью ехал, никого на улице не видел возле ее дома?
Шмель помолчал, вспоминая.
– Нет.
– Ладно, – сказал Гринчук, – спасибо за информацию.
– Не за что. Если тебя это интересует, то Батон и его ребята денег не видели.
– Спасибо на добром слове, – Гринчук спрятал телефон. – Денег Батон и его друзья не брали. Представляешь?
– Безумно счастлив, – ответил Михаил.
– Пока останешься с Липским, а я тем временем, съезжу по делам. Часам к семи вечера Леня должен быть готов к неприятному и резкому разговору.
– Хорошо.
Гринчук снял с вешалки свою куртку, оделся.
Вышел в коридор. Поначалу хотел зайти к Доктору и попрощаться, но потом передумал. Помахал рукой издалека одному из Кошкиных. Тот старательно скопировал жест.
Возле входа в Центр местный охранник что-то втолковывал женщине лет тридцати пяти.
– Что значит – нет? – возмущалась женщина. – Как это так – уехал? Я всегда, вы слышите, всегда, приезжала в этот день и в это время.
– Вы к Альфреду Генриховичу? – спросил Гринчук.
– Да, – женщина смерила Гринчука взглядом и, видимо, решила, что с ним можно разговаривать. – Я всегда, один раз в неделю приезжаю к Полозкову на сеанс, а сегодня мне заявляют, что сеанса не будет!
– Альфред Генрихович уехал вчера в командировку, – скучным голосом сказал охранник.
– А зачем вам Альфред Генрихович? – спросил Гринчук. – Вместо него сейчас тут работает другой доктор. Я, как раз, от него. Просто волшебник.
– Правда? – недоверчиво спросила женщина.
Гринчук вытянул перед собой руки:
– Видите?
– Что?
– Пальцы дрожат?
Женщина посмотрела на пальцы Гринчука.
– А перед сеансом я вилку не мог в руках удержать. Волшебник, – повторил Гринчук.
И пошел к своему «джипу».
– Позовите ко мне заместителя Альфреда Генриховича, – потребовала пациентка.
Гринчук сел в машину. Хлопнул себя по лбу и быстро набрал номер на телефоне:
– Это Гусак? Пока еще майор? Как дела? Не соскучился? Нет? Прапорщик Бортнев заходил? И как? В сортир заглядывал? И как? Придется перемыть. Быстро, потому, что я как раз еду к вам. До встречи.
– Козел, – сказал Гринчук и спрятал телефон.
К участковому ехать он не собирался. Но Гусаку об этом знать было не обязательно.
Гринчук старался делиться с людьми информацией только в случае крайней необходимости. И в таких дозах, которые были необходимы. Ни больше, ни меньше. А всей информации Гринчук старался не давать никому. Совершенно. Достаточно того, что она ему портила жизнь, заставляя ненавидеть окружающий мир и себя самого.
А себя Гринчук сейчас ненавидел. Он еще слышал, как плачет ни в чем не повинная девчонка, видел, как ее лицо, шею, плечи заливает краска стыда, когда он хаял ее тело. И ее жалко.
Его только никто не жалеет. Никому в голову не придет, что Гринчуку сейчас ой как хреново. И что не нравится ему то, что придется делать.
Но придется. Придется.
Снег лепил в лобовое стекло, замерзая и превращаясь в лед. Дворники не справлялись.
Две пары – Липский и его охранник, Мила и Громов. В одно время. Случайно? Вряд ли. И убрали Громова не потому, что он засветился. Он мог помешать чему-то более важному? Вряд ли он знал о похищении. Он готовил Милу, готовил ее семью. И папа Чайкин заплатил бы неизвестному шантажисту сколько угодно, лишь бы не вышел наружу его позор. Или это Милу потом начали бы шантажировать? Потом, через несколько лет, когда она стала бы уже взрослой женщиной… Похоже? Похоже.
Сейчас папа Чайкин мог бы просто психануть и отыграться на дочери. А вот со временем… Девочка просто обречена выйти замуж за крутого и крепкого выкормыша нового русского дворянства. И вот тогда, тогда эти записи будут стоить ой как дорого!
