Я могу считать себя свободным, билось в голове у Владимира Родионыча. Могу считать. Могу только считать.
И впервые за долгие годы ему захотелось все бросить и уехать. Уехать туда, где никто не будет к нему лезть с угрозами. Где никто не станет… Где его никто не будет знать. Все бросить и все оборвать.
Как Гринчук. Который хотел уйти. И который…
– Жив он, – сказал Полковник. – Жив он, сволочь эдакая. И, как я полагаю, здоров. Вы представляете?
– Представляю, – устало кивнул Владимир Родионыч. – Я теперь много чего представляю. Я, например, представляю, что наш генерал не доживет до утра. Я представляю себе, что скоро на нас выйдут. И что нам будет предоставлена великолепная роль живца. Вам нравится?
– Мне? – переспросил Полковник. – А она мне не нравилась никогда. Даже, когда ее примеряли на меня вы. Нет?
Полковник посмотрел на Владимира Родионыча, и тот отвел взгляд.
– Все мы уроды, – сказал Полковник. – И вы, и я. Каждый из нас мнить себя круче других, полагает, что выше его никого нет, что только он имеет право. И мне сейчас очень хочется напиться. Вдрызг, в дымину. Забыть о приличиях и о больной печени. И знаете, почему я этого не сделаю?
– Почему? – спросил Владимир Родионыч.
– А потому, что что-то может случиться в любой момент. В любой. Я не думаю, что Гринчук все это затеял ради разборки только с Мастером и генералом, – Полковник зябко потер руки, пытаясь успокоиться. – Пока я вас здесь ждал, в голову пришла мысль. Нехорошая мысль.
Мы понимаем, что Гринчук использовал нас. Мы понимаем, что он использовал министра, генпрокурора и еще кучу людей. Но у меня возник вопрос. И это очень важный вопрос.
Полковник не выдержал, встал с кресла.
– Я думал все это время. Пытался найти другое объяснение. Пытался придумать другой вариант. И у меня ничего не выходило, – Полковник ударил кулаком по ладони.
– Я не хочу об этом думать. Не хочу. Не хочу думать о том, что Гринчук мог пойти на такое. Но…
– Не нужно так нервничать…
– Не нужно? Не нужно? Послушайте меня, Владимир Родионыч. Послушайте и скажите, что я не прав. Скажите, что я сошел с ума и брежу. Только докажите мне это…
Полковник снова сел в кресло. Встал. Прошел по кабинету:
– Все, что делал Гринчук, подчинено логике и рассудку. И он готов пожертвовать многим, ради долга. Или ради того, что он считает правильным. Вспомните, как он поступил прошлой зимой. Гринчук поэтому очень жесткий человек. Он жесток с собой и поэтому считает, что может быть жесток с другими. Он может переступить через себя. И сможет, если сочтет правильным, переступить через любого. На вокзале Инга мне сказала, что не может простить Гринчуку небрежности по отношению к ней. Не может. И не хочет. И что она устала от того, что Гринчук вначале делает, а потом объясняет. Что ему все равно, что чувствует она, что чувствуют все остальные.
Владимир Родионыч молчал. Он понимал, что перебивать сейчас нельзя. Полковник редко вот так срывался.
– Вы помните, как Алла нашла журналы и прочую рекламу. Приморск там тоже был. Вы полагаете, что Гринчук не мог подтолкнуть Ингу к выбору? Не мог?
– Зачем ему это?
– Ну, как же, – голос Полковника взлетел вверх, вслед за патетическим жестом руки и чуть не сорвался, – вспомните, он ездил в столицу для того, чтобы просто найти для Михаила врача. А потом оказалось, что он был у министра. Гринчук приехал в город, чтобы подготовиться к отъезду, а потом вышло, что он вывез Левчика и организовал падение Мастера. А теперь, если вдруг Инга сама, по собственно воле, поедет в Приморск, то Гринчук вынужден будет… Слышите? Вынужден будет ехать вслед за ней. Он не рассказал Инге о Приморске. И вы, как я понимаю, ей ничего не рассказывали. Ведь не рассказывали?
– Нет, – сказал Виктор Родионыч. – Не счел необходимым.
– А если бы Гринчук предупредил Ингу только о необходимости отъезда? Не стал ей говорить об опасности? Мы знаем, что он привык рассчитывать только на себя. И мог подготовить какой-нибудь безумный план, в расчете на себя и Михаила. А все, что произошло с генералом и Мастером, только отвлечение внимания. Иллюзия. Для того чтобы появление Гринчука в Приморске было оправдано, чтобы даже сомнения не могло ни у кого возникнуть в естественности его появления на курорте. Он вскрывал конверт при мне, дал возможность прочитать, что Инга должна оставить ему новое письмо на почте в Узловой, – Полковник закашлялся и схватился за правый бок.
– Вы сядьте…
– Я сяду, сяду, ничего страшного, – Полковник осторожно сел в кресло. – Я еще думал, что странно, такие умные и взрослые люди могут вести себя как дети… Но мне было некогда. Тут у нас была проблема с Мастером. Никто из нас не успевал обдумать, что именно произошло с Гринчуком и Ингой. А потом мы решили, что это все ради Мастера и генерала. И я уверен, что Гринчук догадывался о заказе на его убийство. И мог уйти из-под наблюдения. Мог скрыться, и его пришлось бы искать по всему побережью. А он… Я не знаю, что именно он сделал, но уверен, что он сознательно организовал свою ложную смерть. Не знаю как именно. Не могу придумать. А вот все остальное… Ему зачем-то нужна огласка. Нужно, чтобы о нем услышали. Чтобы все поняли, что он на побережье. И он наверняка в ближайшее время найдет способ при свидетелях получить письмо от Инги. И я уверен, что в письме будет указан именно тот город. И я знаю, что уже три дня Инга одна в Приморске. Выполняет роль живца.
Владимир Родионыч провел ладонью по столу.
Ему очень хотелось возразить Полковнику. Очень хотелось возразить. И он ничего не мог придумать.
– Он мог спланировать операцию, – тихо сказал Полковник. – Мог спланировать ее, исходя из своих способностей и возможностей, а также из способностей и возможностей Михаила. Но он не мог предвидеть того, что Михаил выйдет из игры. И теперь Гринчуку остается либо отказаться от своих планов, либо идти до конца. Не смотря ни на что. И понимая, что шансов практически нет. Пожертвовать собой и Ингой. Или он может надеяться, что ему удастся спасти Ингу, не смотря ни на что. Я не хочу обвинять его в подлости. Я думаю, что он ошибся.
– Но и отступать он не будет, – сказал Владимир Родионыч задумчиво. – Не такой он человек.
– Вы полагаете, я не прав? – спросил Полковник.
– К сожалению. К моему большому сожалению – я не думаю, что вы ошибаетесь, – Владимир Родионыч снова провел ладонью по крышке письменного стола. – И мы не сможем никого послать в Приморск, чтобы хотя бы попытаться вытащить Ингу. У меня связаны руки. Понимаете? Со мной сегодня беседовали и дали понять… Поставили, зарвавшегося старца на место…
Владимир Родионыч закрыл глаза. Рука легла на левую сторону груди.
– Давно я не чувствовал такой слабости. Бессилия. Просто хочется выть. И знаете, что обидно?
Полковник отвернулся, не отвечая.
