— «Матте» на немецком языке означает луг, а «хорн» — горный пик. Это Грейс дает мне еще один ключ, на случай, если я не пойму, что такое «четыре стороны света». У наших родителей было шале в Цермате, — продолжал Фиске. — Грейс часто бывала там в юности вместе с Беатрис. Потом умер отец. Но шале не стали продавать. А позже, когда я бросил колледж… кстати, вы никогда не должны так поступать, — и Фиске посмотрел на них поверх очков.
Дэн закатил глаза, а потом многозначительно взглянул на Эми.
— Хорошо, дядя Фиске, а можно ближе к делу?
— Так вот. Когда я бросил колледж, Грейс пригласила меня в путешествие по Европе, и мы заехали сюда, в это шале. Она не была здесь с самой юности. Думаю, просто боялась, что нахлынут воспоминания о прежней жизни. Эта поездка оказалась последним нашим совместным путешествием… Я боялся и не знал, что она про меня думает. Боялся, что она будет звать меня тряпкой. Потому что я никогда не был одним из них. Я сторонился Кэхиллов, не участвовал в их играх, я презирал их за предательства, мелочность, зависть… Все Кэхиллы говорили, что я слабак. За то, что я избегал их.
Эми с Дэном слушали его, боясь пошевелиться. Фиске никогда не рассказывал им о своей жизни. Однажды он упомянул, что бросил колледж и потом несколько лет «бродяжничал» по свету. Но больше ни слова. А они не спрашивали.
— Я знал, что Грейс нужна моя помощь. Я знал, что она нуждается в моей поддержке. Но она… она совершила благороднейший поступок. Вы знаете… она отпустила меня. Навсегда. Она сказала, чтобы я уходил… уходил и никогда не возвращался. Она сказала, чтобы я исчез.
— Ничего себе, — сказал Дэн, — а я… я тоже все время говорю Эми, чтобы она исчезла. — Но у меня это не работает.
— Она хотела, чтобы я исчез в буквальном смысле этого слова. Чтобы Кэхиллы нигде не смогли меня найти. Она говорила, что через некоторое время они забудут обо мне, потому что я для них бесполезен. И кстати, она оказалась права. Так оно и вышло. Но в тот день она дала мне свое благословение. И номер в швейцарском банке, — улыбнулся он. — Грейс всегда была практичной. И я исчез. Я жил некоторое время в Таиланде, в Новой Зеландии, на Бали… потом обосновался в Португалии. Но мы не теряли друг друга и встречались время от времени. И когда она позвала меня домой, я взял билет на ближайший рейс. Я знал, что болезнь ее смертельна. Хотя она и не говорила. Но я чувствовал это без слов.
Какое-то время все молчали. Эми покачивалась на сиденье в такт поезду, смотрела на зеленеющие луга за окнами и быстро-быстро моргала. Этот узел — между братом и сестрой — его не разрубить ничем. И не имеет значения, что Фиске ушел со сцены. Грейс все равно заботилась о нем.
— Я был воспитан Грейс. И был ее ребенком. И то, что она отпустила меня, было самым великодушным поступком на свете.
Дэн опустил глаза.
— А что картошка? — спросил он.
— Здесь уже сложнее. Мы любили жарить картошку на огне. Правда, это случалось не в каждый день рожденья. А в этом шале вообще никогда.
— А может, не в картошке дело? — сказала Эми. — Может, это камин?
— Да, в шале есть большой камин. И перстень может быть спрятан там. Потому что однажды, незадолго до своей смерти, она сказала, что если я захочу, то могу делать с нашим имуществом все, что пожелаю, — с особняком, домом в Нантакете, с картинами, книгами, но шале должно остаться неприкосновенным. Ни продавать его, ни перестраивать, ни даже ремонтировать его нельзя. Она договорилась с кем-то из местных, что за ним будут присматривать — и только. От меня оно должно перейти по наследству к Эми. Тогда я не понимал, в чем дело. Я думал, может быть ты, Эми, чемпион по слалому или что-то в этом роде.
— Ага, если только по падениям с детской горки, — горько усмехнулась Эми. Она, конечно, каталась на лыжах в Массачусетсе, но была далеко не чемпионом. — Значит, перстень там.
Вот, за что она любила 39 ключей — в них были загадки. А бег на длинную дистанцию по лезвию бритвы — всего лишь досадная необходимость.
Некоторое время все молчали и, убаюканные мерным стуком колес, незаметно заснули. У них выдался тяжелый день, а перед ним — бессонная ночь. Эми спала, но сквозь сон чувствовала, как Фиске бережно накрывает ее своим пальто.
Чуть не проспав нужную станцию, они все-таки успели на пересадку и в последний момент вбежали в альпийский экспресс с красными вагончиками и большими панорамными окнами. Поезд заскользил по заснеженным долинам, через перевалы и горные деревушки с деревянными шале. Издалека они казались игрушечными и были похожи на картинки из книжки про певцов фон Трапп. Эми показалось, что вот-вот — и над долиной зазвучит песенка «My Favorite Things».
[10]
Маттерхорн выросла на горизонте еще за несколько миль до Цермата. Гора действительно напоминала остроконечную пирамиду и сверкала белизной на фоне безоблачного голубого неба.
— Потрясающе! — прошептала Эми.
— Эта гора больше четырнадцати тысячи футов в высоту, — сказал Фиске.
— Точнее четырнадцать тысяч шестьсот девяносто два фута,
[11]
— уточнила Эми.
— Это не самая высокая гора в мире, но раньше одна была одной из первых по сложности. На ее склонах погиб не один десяток альпинистов. Например, в пятидесятых годах с нее так и не вернулись два студента из Кембриджа. Но научно-технический прогресс не стоит на месте, поэтому восхождение на нее стало проще и доступнее. Даже этих студентов случайно нашли тридцать лет спустя.
— Жесть, — передернулся Дэн.
— Да, вершина Маттерхорн жестока и беспощадна, — продолжал Фиске. — А вы знаете, что на ней находится самая высокая канатная дорога в Европе и самая высокая станция. Но мы с вами на этот раз туда не попадем. Наше шале стоит ближе к подножию. И как только мы найдем э-э-э… то, что ищем, придется сразу двигаться дальше. Я не думаю, что Каспер Вайоминг действует в одиночку.
Поезд бодро вздохнул и въехал на станцию. Фиске, Дэн и Эми выстроились в очередь с другими пассажирами, которые собирали свой спортивный инвентарь и багаж.
— В Цермате нет автомобилей, — сказал Фиске. — Но зато есть электротакси, фуникулеры и трамвай. Я связался по электронной почте с фрау Вайзер, она ответила, что дом будет готов к нашему приезду.
Казалось, в Цермате обитают только лыжники, они ходят по улицам прямо в лыжных ботинках, с лыжами наперевес. Они, да еще туристы всех мастей — от заурядных зевак до заядлых шопоголиков. Главную улицу Цермата Банхофштрассе сплошь заняли магазины самых знаменитых дизайнеров — одежда, часы, украшения. Между ними ютились крохотные кондитерские с ароматной выпечкой и пирожными, аппетитно выставленными в витринах.
