— Это твоя жена? — хрипло спросил Христос.
— Да. Ты ее знаешь?
— И ее убили? — не слыша вопроса, протянул тот.
— Да, да, ее убили… Ее и вторую девушку. Дашу Ларину.
— Значит, началось, — прошептал Христос.
— Что началось? — крикнул Андрей, хватая его за
руку, чтобы не дать выйти. — Скажи мне! Пожалуйста…
Христос высвободил локоть из пальцев Андрея, взялся одной
рукой за спинку кресла, второй за дверку, подтянулся, занес ногу, намереваясь
выпрыгнуть через верх… Но вдруг рухнул на сиденье и начал заваливаться влево…
Андрей подхватил его, попытался усадить прямо.
Безрезультатно — Христос, безумно тяжелый, несмотря на худобу, падал и падал,
наваливаясь на него…
— Христос, что с тобой? — испуганно спросил
Андрей. — Тебе плохо, что ли?
В ответ тот что-то булькнул, а падать не перестал. Андрею
пришлось раздвинуть кресло, чтобы он не подмял его под себя. Когда пространства
стало больше, а опора в виде плеча Андрея исчезла, Христос рухнул на его
колени…
И тут стало ясно — что с ним. Вся худая кадыкастая шея
Христа была в крови. А посредине этого алого разрастающегося пятна зияла
выплевывающая из себя темную густую жидкость рана…
Андрей, оттолкнув умирающего, спрыгнул на пол, втиснувшись
между креслом и педалями. Христос тут же повалился на сиденья. Его рана
скрылась под упавшими на шею волосами, а вот глаза, не мигая, смотрели на
Андрея. Они оказались не карими, а серыми. И не пустыми, а живыми и яркими. И
жил в них безумный страх перед смертью… Выходит, врал Христос — не таким он был
бесстрашным! Но врал не Андрею, а самому себе…
— Потерпи, Христос, сейчас я тебя в больницу
отвезу, — прошептал Андрей, которого от запаха крови стало
подташнивать. — Только ты потерпи, не умирай. Рано. Тебе еще надо с тезкой
помириться…
Осторожно приподнявшись, Андрей выглянул на шоссе. Машины,
машины, машины, автобусы — все мчатся по ровному асфальту, не останавливаясь и
не притормаживая. На обочине никого. За обочиной ни одной постройки, ни одного
пышного куста, где можно спрятаться. Значит, киллер выстрелил из проходящей
мимо машины. Опустил стекло, высунул дуло, прицелился издали, а когда его (их,
скорее всего, их , поскольку за рулем должен был быть еще кто-то) машина
поравнялась с кабриолетом, спустил курок. Целился в висок, но так как Христос
резко поднялся, желая выпрыгнуть, пуля угодила в шею…
— Хы-ы… — прохрипел Христос. — Хы…зы…
Андрей обернулся на голос, посмотрел на Христа. Лицо его
стало иссиня-бледным, в уголке рта появилась кровавая пена, а из глаз
улетучились страх и огонь, они умерли раньше, чем сам Христос…
— Хыа-за… — из последних сил прошептал тот. Но
вместо связных слов из его рта вылетела кровавая струя.
Андрей склонился над умирающим, приблизил ухо к его губам…
— Хазар, — услышал он.
Хазар! Неужели Христос сказал «Хазар»? Знакомое, до боли
знакомое то ли имя, то ли прозвище высокого, сутулого человека с бритым черепом
и узкими монгольскими глазами. Человека, которого Андрей видел лишь однажды, но
запомнил навсегда — и его внешность, и его то ли имя, то ли прозвище, —
потому что он, этот человек, был как-то связан с Карой…
Он был связан с живой Карой, а теперь связан с мертвой…
…Если речь идет именно о том человеке. Если вообще речь идет
о человеке… Быть может, Хазар — это кличка любимого пекинеса Христа, любимого
волнистого попугайчика, любимого хомяка породы «джунгарик», короче, любимой
домашней твари, о которой некому будет заботиться после его смерти…
— Страшный человек этот… Хазар, — просипел
Христос, выплевывая каждое слово вместе с кровавыми пузырями.
Когда словесно-кровавый ручей иссяк, Христос сглотнул и
закрыл глаза. И все — больше ни звука: ни хрипа, ни всхлипа, ни выдоха… Тишина.
Лишь спустя несколько секунд раздался тихий шлепок — это на кожаное сиденье
кресла упала капсула с ядом, выкатившись из приоткрытого рта Христа.
Глава 8
Амстердам. Зима, 1999 г. Андрей
В дешевой забегаловке на задворках Амстердама, куда Андрей
заглянул, чтобы согреться горячим кофе, было тепло и малолюдно. Из шести
столиков заняты были только два. За одним сидел неопрятный старик
полусумасшедшего вида, он пил какую-то гадость из мутного стакана и
разговаривал сам с собой; за вторым примостилась компания дешевых шлюшек,
потасканных, не очень чистых и совсем не молодых — в забегаловках подобного
уровня полно такого сброда. Можно сказать, только он тут и ошивается. Приличная
публика в столь грязные, мрачные, прокуренные, пропахшие дешевым вином и
горелыми яйцами заведения не заходит, поэтому появление Андрея в дорогой
кожаной куртке, кашемировом шарфе, замшевых перчатках вызвало у
немногочисленной публики и толстомясого бармена удивление вкупе с восторгом.
«Девочки» тут же подобрались, приосанились, громче обычного захихикали, бармен
начал усиленно протирать стойку, будто только сейчас заметил на ней вонючие
пивные лужи, ненормальный старик залпом допил свое пойло и пересел на
крутящийся табурет, поближе к новому посетителю.
— Что желаете, мсье? — спросил бармен, с первого
взгляда определив в Андрее жителя Франции.
— Двойной кофе. Черный. И пятьдесят граммов
коньяка. — Андрей с сомнением осмотрел батарею бутылок за спиной
толстяка. — Есть более-менее приличный?
— «Хеннесси».
— Давайте.
— Возьмите лучше абсент, мсье, — подал голос
старик. А когда Андрей повернул в его сторону голову, причмокнул и закатил
глаза. — Тут самый лучший абсент в Амстердаме… Божественный!
Андрей заказал. Когда на стойке материализовался стакан с
«божественным» напитком, старик, облизнув губы, уставился на него, словно
гипнотизируя. Наверное, надеялся силой взгляда загнать абсент себе в глотку.
— Берите, это вам, — Андрей подтолкнул стакан к
скрюченным артритом пальцам старика. — Выпейте за мое здоровье… Только не
здесь, а за своим столиком. Я хочу побыть один.
Старик хищно схватил стакан и удалился к себе в угол. Через
секунду оттуда донесся его тихий, монотонный голос. Оказалось, он беседует не с
самим собой, а со своим «божественным» другом — абсентом.
— Ваш заказ, мсье, — проговорил бармен, поставив
перед Андреем две емкости, одну с кофе, вторую с коньяком.
«Хеннесси» оказался поддельным, чего и следовало ожидать, а
вот кофе Андрею пришелся по вкусу: крепкий, горячий, чудно пахнущий. Он
ополовинил чашку за минуту, обжигаясь и согреваясь одновременно. Оставшееся
кофе пил уже медленнее, смакуя. Когда на дне осталась только гуща, к нему
подвалила одна из девиц, самая чистая и молодая, но все равно ужасная:
размалеванная, худая, желтозубая, с висящими, как два сдутых мяча, грудями…
— Не хочешь развлечься, красавчик? — промурлыкала
она, выпустив ему в лицо струйку убойного дыма сигареты «Кэмэл». —
Недорого беру…
