Стас вышел из здания и сел в ожидавший его мобиль.
– Вы этому Шрайеру верите? – спросил Дальский.
– Нет, конечно. Если вы спросите, то я и вам не верю, но это не мешает мне работать на вас.
– Не мешает… – задумчиво протянул Дальский. – Ладно. Будем надеяться, что господин, исполняющий обязанности консула, все сделает как нужно…
– Надеяться? – спросил Максимка, пожал плечами и захохотал. Вполне демонически…
– Ты в бога веришь, Шрайер? – кресло снова было горячим, воздух в мобиле был горячим, только пот, снова струившийся по спине Стаса, был холодным.
– Без комментариев, – проронил Шрайер, трогая мобиль с места.
– Ты знаешь, куда ехать? – удивился Стас.
– Я знаю, откуда ехать, – ответил Шрайер. – Отсюда. А там ты мне скажешь, куда именно.
– Ты уже в курсе?
– В курсе чего?
– Что мы будем работать вместе? – Стас зажал свои ладони между колен – его снова начал бить озноб, и было бы неловко, если бы напарник это заметил.
– Только что получил сообщение. – Мобиль проехал через открывшиеся ворота и остановился напротив пулемета в бункере. – Без подробностей. Ты, кстати, с кем общался в Домике?
Без со сканером подошел к мобилю, проверил водителя и пассажира и вернулся в бункер.
– С Максимкой. – Стас посмотрел на Шрайера, изобразил на лице улыбку.
Хорошо еще, что зубы не стучат.
– С Максимом Фрейдиным? – Напарник сделал удивленное лицо. – И живой? И даже все руки-ноги на месте?
Мобиль выехал на Проплешину.
– Куда дальше?
– Домой, – сказал Стас. – Просто – домой.
– А работа?
– Мы напарники, я старший. Распределим обязанности следующим образом – ты ищешь информацию, доставляешь мне, я с ней знакомлюсь, даю новые указания, ты снова…
– И еще я массирую тебе плечи, чтобы ты не слишком напрягался, – предложил Шрайер. – И ноги тебе мою. И эту воду пью.
– Нет, вот этого – не нужно. Без этого я обойдусь. Я демократ по натуре. Мягкий, интеллигентный человек, склонный к аскетизму…
Мобиль въехал в Гуляй-город, и теплая волна прокатилась по телу Стаса, дрожь ушла, слабость исчезла. Стас откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
– Тяжко было? – спросил Шрайер.
– Ужас. – Стас открыл один глаз. – Меня поили кофе.
– Ни фига себе!..
– Ты руль держи, не роняй. Еще с сахаром и сливками. И бутерброды с маслом и сыром. И печенье.
Шрайер остановил мобиль, наклонился к Стасу, принюхиваясь.
– А я все думаю, чем от тебя пахнет… Такое знакомое, но чтобы кофе…
– Со сливками. Ты бы хотел жить в Нагорном?
– Нет, – покачал головой без, – и тебе не советую. Но с кофе ты меня, конечно, потряс… Жене расскажу – не поверит.
– А дети у тебя есть?
– Двое. А что?
Стас глубоко вздохнул. С сожалением вздохнул, но раз уж решил, то чего тут жаться? Достал из кармана пакетик из бумаги, развернул. Печенюшки были крохотные, с ноготь, но их было полтора десятка.
– Держи – четыре штуки, – Стас осторожно, чтобы не уронить или раздавить сокровище, по одному переложил печенье в подставленную ладонь напарника. – Тебе, жене и детям.
Шрайер потрясенно смотрел на лакомство. Сглотнул. Поднес ладонь к носу, понюхал и простонал:
– Я такого уже два года…
– А я уже начинаю жалеть о своей щедрости. Четыре печеньки – четыре девки на выбор в любом заведении. Или просто – любые четыре девки. Так ведь?
– Так, – кивнул Шрайер, не отводя взгляда от печенья. – Но тебя Сандра в клочья порвет, если узнает.
Стас ничего не ответил, молча достал из «бардачка» мутный и мятый пластиковый пакет, понюхал и пересыпал в него печенье. Бумагу протянул Шрайеру.
– Вот, смотри – это заявление. На нем остались крошки, можешь слизнуть. Но потом найдешь бабу, которая его написала, и привезешь ее сюда. Сделаешь?
– Сделаю, – снова кивнул Шрайер. – Я только домой заскочу, хорошо?
– Хорошо, – разрешил Стас. – А я тут немного займусь личной жизнью. Что-то она у меня как-то наперекосяк пошла. И буду я где-то здесь… Далеко от «Парадиза» уходить не стану. Найдешь, если что.
– Ты «балалайку» вставь на место, – посоветовал Шрайер.
– Ты свой совет вставь… на место, – ответил Стас и вышел из мобиля. – Часа через два – жду.
Дверью Стас хлопнул от всей души. А на душе было хреново.
Далась им всем его «балалайка»… Два года он прекрасно обходился без нее. Да и зачем? Новости из Сети смотреть? Это, конечно, очень важно. На Барабане что-то горело, перестрелка на Сухом Русле, черные против желтых, три – один по убитым, и семь – пять по раненым.
Новости рождались в городе, там же они и умирали.
Новостийщики, наверное, круглосуточно метались по придавленному жарой Харькову, пытаясь выцедить из этого болота хоть что-то новенькое, но ничего, кроме сообщения об очередном убийстве, репортажа о пожаре, рассказа о вспышке какого-то кожного заболевания в трущобах между Конго и Роганью, предъявить не могли.
Жители города честно потребляли это несвежее варево, кто через «балалайку», а кто – пялясь целыми вечерами на уличные информационные экраны. Для обитателей Гуляй-города было очень важно убедиться, что кому-то живется гораздо хуже, чем им. Это придавало их пресному и монотонному существованию хоть какое-то значение и смысл.
Стаса это не интересовало.
Связываться с кем-нибудь через «балалайку» он не собирался, а хочет ли кто-то связаться с ним…
Стас оборвал мысль. Он научился избегать неприятных мыслей. Получалось это у него уже автоматически.
Только мелькнет в голове воспоминание, скажем, о дне приезда в Харьков, только встанет перед глазами купе, Василий, что-то бормочущий сквозь зубы, брезгливый изгиб губ Инги… Аристарх выхватывает из кофра свой аппарат… Стас только что предъявил свою карточку, глаза мальчишки вспыхнули неподдельным интересом, он стал свидетелем спецоперации ОКР, да еще и на чужой территории…
Стоп, говорит себе Стас, и картинка исчезает. Все снова хорошо и спокойно. А не так, как было в купе.
Он тогда предупредил Аристарха, что разобьет ему его сокровище, если тот попытается включить, только-только объяснился с прибывшими охранниками «суперсобаки», тупыми турками, не говорящими по-русски и перевирающими немецкий настолько, что Стас, неплохо владевший этим языком, понимал в лучшем случае пять слов из десяти. Турки, наконец, убрались из вагона, пообещав связаться со станцией и предупредить харьковских безов, Стас сел в свое кресло, посмотрел на Василия… Что-то хотел сказать бедняге… Кажется, что-то обидное. Но не успел.
