Новое творение Алана произвело фурор, но даже это не
заставило режиссера задержаться на вечеринке. Сразу после демонстрации клипа
Алан начал уговаривать Ирку уйти. Вид у него был такой несчастный, что она
согласилась.
Когда Ирка и Ку подошли к машине, в другую садилась пара,
которую они не видели на презентации, что и немудрено при таком скоплении
людей. Мужчина был очень полным, маленьким, с зализанными редкими волосами и
водянистыми глазами, зато дама блистала красотой. Алан замер, глядя в ее
изумрудные глаза. Ирку это поразило – раньше Ку никогда не заглядывался на
женщин.
– Леня? – Женщина неожиданно остановилась, чуть
сощурясь, посмотрела пристально.
– Да, это я. – Алан не был похож на себя. Он
побледнел, опустил плечи, даже будто стал ниже ростом, напомнив Ирке
провинившегося раба из сериала про Изауру.
– Помнишь меня? – Женщина не сомневалась, что он помнит,
иначе не стояла бы столь горделиво и не улыбалась бы так торжествующе.
Только тут до Ирки дошло, кто перед ней. Она еще раз окинула
женщину взором – хрупкая, румяная, зеленоглазая, с копной светлых волос. Точно,
Люба. Одета прекрасно: облегающее платье, замшевые сапоги, норковое манто, к
тому же в ушах настоящие бриллианты. От провинциальной девчушки не осталось и
следа. Стильная, богатая, уверенная в себе, только сразу видно: легкодоступная,
порочная. Но тут уж ничего не поделаешь – видимо, такая наследственность.
Ирина угадала: Люба была шлюхой в третьем поколении. Можно
сказать, потомственной шлюхой. А почему нет? Бывают же династии врачей,
милиционеров, а в их роду женщины – мужчин в нем просто не было – могли
похвастаться небывалой половой активностью.
Началось все с бабки Фроси (хотя, может, и раньше, просто об
этом история умалчивает). Люба прекрасно помнила, хоть и прошло с той поры
немало лет, как шестидесятилетняя бабка принимала в доме своего любовника –
сына соседки. Тому было не больше сорока, но другие женщины, кроме Фроси, его
не интересовали.
А как бабка начинала! Вся деревня до сих пор рассказывает.
Шел 1945 год. Кончилась война, с фронта пришли мужики. Истосковавшиеся по
мужской ласке, бабы из кожи вон лезли, чтобы завлечь хоть одного. Надо сказать,
что вернулись в родную деревню немногие – два женатых тракториста,
гармонист-пьяница (он остался без ног), конюх-бобыль да бывший
председатель-вдовец. На холостяков началась охота. Бабы как с ума посходили:
каждая служивого на пироги зовет, каждая на все готова. Мужики – ни в какую. А
оказалось, что они, в том числе и женатые трактористы, за исключением конюха,
которому вместе с ногами оторвало самую что ни на есть главную мужскую часть,
ночами к Фроське похаживают. Причем ни один без ласки не был отпущен, да, как
видно, такой, что сам председатель захотел на ней жениться. Фрося отказала – ее
и так жизнь вполне устраивала. Через год она родила здоровую девчонку – поди
разбери, от кого.
Дочь с младенчества походила на мать, как капелька. Зеленые
глаза, светлые волосики, ангельское личико. Чудо, а не ребенок.
Назвали новорожденную Галиной. Пошла она в мать не только
лицом, но и характером. Уже в пятнадцать попросилась замуж, а когда маманя не
позволила, сбежала без благословения. Вернулась в родную деревню через два с
половиной года с маленькой Любашей на руках. Стоило соседям только глянуть на
малышку – всем стало ясно, что Фросина смена подрастает.
Так и зажили втроем. Бабка в одной комнате любовников
принимает, мать – в другой, а Люба в колыбели пузыри пускает, не зная еще, что
от судьбы не уйдешь. Когда Гале исполнилось двадцать, она вновь сбежала.
Вернулась на этот раз попозже, через три года, но опять с орущим свертком. Так
и пропадала раз в пять лет. Деревенские остряки шутили – работает вахтовым
методом.
В свои пятнадцать Люба от матушки отличалась сильно. Самое
главное отличие – ее девственность. Девушка была невинна и, казалось, останется
такой до свадьбы. Деревенские нострадамусы даже закрякали разочарованно. Кто-то
злорадно шипел, мол, в семье не без урода. Все они ошибались. Любаша
намеревалась расстаться с девственностью в ближайшем будущем, но в отличие от
своих непутевых родственниц с выгодой для себя.
Люба с детства знала, откуда берутся дети. Лет в пять она
пронаблюдала процесс их зачатия от начала до конца. В десять могла быть
экспертом в данной области. А в двенадцать, когда ее попытался совратить
сосед-призывник, так подняла его на смех, что парень, уверенный в своей
опытности и умении зажигать в женщинах огонь, после армии в родную деревню
больше не вернулся.
Секса Любаше очень хотелось, особенно после тринадцати, но
она себя сдерживала. Решила: успеет еще набаловаться, а пока надо думать о
коммерции – времена наступили тяжелые. Поначалу она мечтала о каком-нибудь
заезжем богаче, которому продаст свою невинность за доллары, которых в деревне
отродясь не видели. Потом, понимая, что богачей, как и долларов, в их дыре не
увидит до конца дней своих, надумала уехать в Москву – там охотников до ее
девичества найдется уйма. Не получилось – денег в семье не было даже на билет.
Люба оканчивала восьмой класс. После можно было в ПТУ
поступить, хоть бы и в столичное, но училась она плохо, а денег на дорогу так и
не находилось. Решение ее проблемы оказалось рядом, только руку протяни. Причем
в буквальном смысле. Сидела Люба на первой парте, перед учительским столом, а
за ним на уроках химии располагался молодой педагог Петр Самсонович, которого
за глаза звали Петюней. Он был только после института, молодой и неопытный, и
выглядел как мальчишка: худенький, прыщавый, неуверенный в себе. Девочки в
классе от него сходили с ума, что неудивительно – больше учителей мужского пола
в их школе не было. Любашу же он до поры до времени не интересовал совершенно,
но однажды она поймала на себе его вожделенный взгляд и изменила свое
отношение.
Одним апрельским вечером она нагрянула в учительскую. Там,
кроме Петюни, никого не было. Любаша развязной походкой прошествовала через
комнату, втиснулась между столом и молодым учителем, задрала юбку, под которой,
по случаю, ничего не было, и призывно вильнула бедрами. Петюня пустил слюну, но
действий никаких не предпринял. Тогда Люба, в которой проснулся инстинкт ее
предков, сама набросилась на Петюню с такой страстью, словно мечтала все годы
именно о нем. Произошло все быстро и безболезненно. И имело продолжение.
К маю молодой педагог нуждался в теле своей ученицы, как в
наркотике. Любаша же, отработав на нем все приемы, изученные благодаря привычке
подглядывать, потеряла к Петюне всякий интерес, тем более что мужиком он
оказался хилым и неопытным. Вот тут и наступил момент, ради которого,
собственно, все и было затеяно.
Все в школе говорили, что Петр Самсонович москвич,
профессорский сынок, что у него много связей в столице, а в деревню он поехал
учительствовать по зову сердца. Эту историю Любаша знала, на нее и поставила. К
концу учебного года она прибежала к своему любовнику вся в слезах, рассказала,
что беременна, и попросилась замуж. Петюня был рад-радешенек. Начали тайно
готовиться к свадьбе. Но тут юная невеста из ночных откровений жениха выяснила,
что приехал Петюня вовсе не из Москвы, а из такой же деревни, как ее
собственная, папаня его был всего лишь директором сельской школы, отнюдь не
ректором университета.
