И он, не обращая внимания на ошарашенно-вопросительные взгляды
гостей, прошествовал к камину, отодвинул одну из ваз, выставив на всеобщее
обозрение объектив миниатюрной камеры.
– Сейчас я прогоню запись назад, – сказал он, беря
камеру в руки и нажимая на одну из кнопок, – и мы все увидим…
В зале повисла тяжелая тишина. Напряжение нарастало с каждой
секундой. Казалось, еще немного, и воздух начнет искрить и потрескивать.
Наконец Макс остановил перемотку и, нажав на кнопку «пуск», развернул камеру
так, чтобы окошечко экрана было видно всем, а особенно Ирке.
И вновь первое, что бросилось в глаза, так это кочерга.
Только она не валялась, а торчала в подставке, и к ней тянулась рука… Еще была
видна манжета рубашки… клетчатой ковбойки, так любимой Аланом…
– Ты? – ахнула Ирка, вскинув глаза на застывшего в
дверях Ку.
Тот не ответил, возможно, даже не услышал, так был поглощен
просмотром.
А на экране тем временем происходило следующее. Сидящая на
полу спиной к двери Люся плакала, уронив голову на согнутые колени. Она не
слышала шагов, но, когда Алан выдернул кочергу из подставки, вздрогнула. И
только начала оборачиваться, как Ку обрушил ей на затылок страшный удар. Люся
рухнула на пол, пропав из кадра. Теперь на экране был один Алан. Опустив
кочергу рядом с трупом, он свел указательные и большие пальцы обеих рук таким
образом, что получился круг, и стал водить этим «объективом» (Ку всегда так
делал перед тем, как начать съемку, ему тогда нагляднее представлялась
картинка) по полу, бормоча себе под нос:
– Отличный кадр… Сначала так, вокруг… только
окровавленные доски… Потом резкий скачок, и рана крупным планом… – Он стал
пятиться. – А потом откат, чтобы все тело оказалось в кадре… Камера
удаляется, свет гаснет…
И свет действительно погас – это Макс выключил камеру. И в
гробовой тишине раздался голос Алана:
– Точно, вот откуда нужно было снимать… с другой точки…
Так гораздо эффектнее, правда? – Он говорил сам с собой и смотрел куда-то
в пустоту. – Хотя нет, нужно сразу две камеры… И крови побольше… В прошлый
раз было в самый раз, а теперь мало… Да и вообще… – Тут взгляд его стал
блуждать, пока не остановился на лице Ирки. – Ты не представляешь, как это
было завораживающе… Красивый мужчина, неподвижно стоящий у камина… Черные
волосы, белая рубашка. А потом на ней должны появиться кровавые пятна.
Классическое сочетание цветов! Я подумал тогда, что нашел идеальный кадр для
триллера… И тут увидел кочергу. И понял, каким должен быть следующий
кадр… – Он опустил голову на грудь, и длинные патлы закрыли его лицо
целиком. – Оказывается, я рожден, чтобы снимать триллеры, а не любовные
мелодрамы…
– Алан, – потрясенно протянула Ирка, – это не
кино, а жизнь… Ты убил двух ни в чем не повинных людей…
– Как там говорится? Весь мир – театр, а люди в нем –
актеры? – Ку поднял голову, и Ирка увидела, как сверкнули его безумные
глаза. – Так вот, мир – кино, люди в нем актеры, а режиссер – бог!
Он развернулся и зашагал к винтовой лестнице.
– Куда он? – вскричал Броня. – Надо задержать
его, а то сбежит!
– Я не сбегу, – бросил Алан через плечо. – Я
хочу снять финальный кадр…
И, выставив перед собой «объектив» из сомкнутых пальцев, он
зашагал по ступенькам вверх. Через несколько секунд скрылся из виду, а минуту
спустя в окне промелькнула черная тень – это Алан бросился с башни вниз,
устремившись к заснеженному речному откосу…
Последний кадр снятого им фильма был девственно белым. Как
чистый лист бумаги.
Эпилог
Судимость с Ирки сняли. А она сняла фильм о Лешке. Сама.
Оказалось, у нее есть талант режиссера.
Найк Броневой после выхода ленты был признан «Человеком
года», а его партия «Сила слабых» в рейтингах политических движений заняла
третье место.
Себровский заключил контракт с «Конс-Евро» и уже через
полгода заполонил рынок своими консервами. Паша к тому времени была на третьем
месяце беременности и готовилась к свадьбе.
Машуня, поднапрягшись, переоборудовала свою палатку в
магазин. Дела у нее пошли в гору. В планах – открыть свою птицефабрику и
вытеснить с рынка Себровского. Коляна, без ее присмотра спившегося
окончательно, она выгнала. Тот не особо расстроился и вернулся к прежней
вольной жизни. Теперь он живет в подвале, моется раз в месяц, а иногда
наведывается в поселок, где жил с Машуней, чтобы полазить там по помойке.
Валя вышла замуж за следователя Ольгинской прокуратуры, с
которым познакомилась на допросе. Супруг, переехав к ней в Москву, быстро
разобрался с Евгением. Того отправили в психиатрическую больницу, где он умер
от кровоизлияния.
Мила забеременела от Паши и родила очаровательную дочку.
Девочку крестил отец Феофан в церкви одновременно с ее матерью.
А вот в жизни Макса мало что изменилось. Он по-прежнему жил
в деревне и разводил собак. С любимой женщиной виделся редко, несколько раз в
месяц. Она приезжала, как правило, поздним вечером, а утром уже уносилась
обратно в Москву, где ее ждала работа. Но однажды – со времени их знакомства
прошел год – Ирка сказала ему: «Ты был прав насчет гармонии. Теперь я тоже ее
ощущаю. Поэтому счастлива. И больше не хочу никому ничего доказывать. В том
числе себе самой. Поэтому я остаюсь…»
