Луна вдруг сделалась ярче – и исчезла, будто ее стерли одним взмахом руки. Венсану показалось, что он слышит язвительный смех существа с острой бородкой, являвшегося к нему в темницу.
Разум, говоришь? Так ответь теперь, чего стоит весь твой разум, Венсан Бонне, когда ты стоишь над ее телом и умоляешь о чуде! Ты, убежденный прежде, что чудес не бывает, – на что надеешься ты теперь?
«На свою веру».
А во что ты веришь, Венсан Бонне?
Ответ сорвался с его губ сразу, словно он знал его всю жизнь, а не понял только сейчас.
«В то, что любовь сильнее смерти».
Смех громче прежнего был ему ответом.
Чушь! Смерть непобедима, лекарь Венсан. Тысячи тысяч любящих и любимых канули в бездну, из которой нет возврата, и лишь память о них – единственное слабое утешение, доступное оставшимся. Так взгляни в лицо правде, лекарь Венсан. Что скажешь ты?
«Что любовь сильнее смерти».
Глупец! К чему твое упрямство? Ты любил свою жену – и она мертва! Оживила ее твоя любовь? Зачем цепляться за ложные надежды, когда ты сам признавал их бесполезность. Чудес не бывает. А если они и случаются изредка, то дарованы лишь тем невинным, в чьих душах нет места сомнениям. Загляни в свою душу, лекарь Венсан! Что ты видишь там?
«Что любовь сильнее смерти».
Нет ничего сильнее смерти, и ты всегда знал об этом. Так что ж ты теперь задыхаешься, прижимая к себе остывающее тело, зачем выкрикиваешь в небеса одно и то же, когда давно исчез призрак луны, и камень выпал из твоей руки, и глаза ее закрыты навсегда?
Венсан вздрогнул. Что?
Он перевел взгляд на лицо Николь. Глаза ее были закрыты. Несколько мгновений он смотрел на Птичку, не шевелясь, а затем дрожащими руками принялся расстегивать на ней одежду.
Кровь все еще текла из раны под ребрами, там, куда вонзился нож.
– Это невозможно…
Но кровь текла. Придавив пальцами жилку на шее, он уловил отчетливое биение.
– Девка, того гляди, богу душу отдаст, а он сидит, как истукан, и губами шлепает! – злобно прошипели сверху.
Венсан безумным взглядом уставился на Бернадетту, прижимавшую к боку окровавленную тряпку.
– Чего вылупился? Лекарь ты, дьявол тебя дери, или навозное рыло?
Венсан сорвал с себя рубаху и разодрал на полосы. И все то время, пока он останавливал кровь, перевязывал рану Николь, несся в каморку за снадобьями, вливал лекарство в рот девочки, перекладывал ее на стол – все это время старуха, не переставая, кляла на чем свет стоит и его, и его мамашу, и его выродка папашу, и всех потомков Венсана, которые, вне всяких сомнений, будут такими же бурдюками с протухшей ослиной мочой, как их никчемный отец.
Она прервалась лишь тогда, когда он, закончив с Николь, склонился над ней.
– Бернадетта, мне нужно осмотреть твой бок.
– Дырку в своей заднице осмотрите, – посоветовала старуха. – Все интереснее, чем в моих кишках ковыряться.
Даже в лучах слабого светильника, который он зажег, пока обрабатывал рану Николь, Венсан видел, как посерели губы Бернадетты. Морщины провалились, словно их прорезали ножом. Однако глаз сверкал с той же неистовостью, что и раньше, а запас брани по-прежнему был неисчерпаем.
Венсану пришло в голову, что ангелы-хранители порой могут выглядеть очень странно.
– Сиди смирно и не двигайся, – сказал он. – Мне придется разрезать на тебе одежду, чтобы добраться до раны.
Если бы Бернадетта не так ослабла, она бы не позволила ему дотронуться до себя. Но большая кровопотеря истощила ее силы. Железная старуха не издала ни звука, пока он промывал глубокий порез, оставленный мечом Мортемара, и сшивал разошедшиеся края, но в конце концов она все-таки потеряла сознание.
– Почему маркиз должен был тебя помнить? – спросил Венсан, когда ключница пришла в себя.
Бернадетта помолчала, прежде чем ответить.
– Камень принадлежал нашей семье, – наконец сказала она тем низким, будто бы не своим голосом, который ему довелось слышать лишь однажды, когда старуха рассказывала о деревне Левен. – Маркиз узнал о нем. Молодой он был тогда, совсем бешеный. Мужа дочери убил, а после и с моей Жаннет расправился. Его слуги пытали меня… Выкололи глаз, чтобы заставить мою бедную девочку говорить. И бросили, решив, что я мертва. Сама не знаю, как выжила – должно быть, чудом. Тем более что мне и жить-то не хотелось. Из тех мест пришлось бежать, и принесло меня сюда, в Вержи. А потом снова появился Мортемар. Двадцать лет я молилась, чтобы господь дал мне сил когда-нибудь поквитаться с ним.
Она с трудом подняла ослабшую руку, чтобы перекреститься.
– Снился он мне каждую ночь. Девушке ее возлюбленный так не снится, как мне маркиз де Мортемар. Но теперь уж я посплю спокойно, месье Бонне. Да, спокойно…
Лекарь протянул ей чашку с водой, и старуха жадно приникла к ней. Напившись, она кивнула на спящую Николь:
– Как она?
– Ей нужен покой, – уклончиво ответил Венсан.
– Тут вам его не найти.
Это он знал и без нее.
– Бегите, – посоветовала старуха. – Бегите оба! Вам здесь нет места.
«А где есть?» – хотел спросить Венсан. Их будут искать. Каждую собаку отправят по следам убийц графа и маркиза. Власти не успокоятся, пока не отыщут беглого лекаря и горничную.
– Возьмите камень с собой, – настойчиво продолжала Бернадетта. – Только спрячьте его хорошенько!
Венсан насмешливо улыбнулся и покачал головой.
Он уже вполне пришел в себя, чтобы понимать: никакого чуда не случилось. Просто Мортемар был слишком слаб после удара кастетом, чтобы нанести Николь смертельную рану. Нож вошел неглубоко. Девочка всего лишь потеряла сознание. А он – хорош лекарь! – вздумал хоронить ее раньше времени.
Старуха дернула его за локоть так, что он едва не взвыл от боли в раненом плече.
– Нечего кривить губу, месье Бонне! – прошипела она. – Суньте этот чертов камень себе в карман, я сказала, и поберегите его! Лет через двадцать еще вспомните меня добрым словом.
Венсан внимательно взглянул на нее. Если она верит в его силу, то почему отдает?
– Оставь его себе. Камень твой по праву.
Бернадетта покачала головой.
– Он не принес счастья никому из нашего рода. Некоторым желаниям не должно сбываться, как бы нам этого ни хотелось.
– И ты не желала бы для себя чуда? – тихо спросил он, вспомнив про ее убитую дочь.
Их взгляды встретились.
– Чудо всегда рождается из отчаяния, месье Бонне, – так же тихо ответила Бернадетта. – А во мне давно уже его нет. Теперь, со смертью убийцы моей дочери, я могу обрести покой. Для этого камень мне не нужен. Да и двадцать лет я не протяну, что уж говорить…
