Может быть, оно вспучивалось, как дрожжевое тесто. Или его мутная ржавая вода стояла неподвижно, подобная застывшему зрачку мертвой птицы. Как бы там ни было, нынче от него осталось только огромное грязное пятно, размазанное по чистому покрывалу леса.
И по этому пятну ползут они – две изнуренные букашки.
Солнце давило, вжимая раскаленную ладонь в макушку Николь. Оголенные стволы с пятнами лишайника расплывались перед глазами. Под высохшей грязью ей чудилось какое-то движение, словно кто-то там, внизу, повторял их путь.
Это болотнянник, хотела предупредить ведьму Николь, он запутает тебя!
Но пересохший язык не ворочался во рту.
Сбившись с шага, девочка оступилась, и ее нога нашла опору в затвердевшей грязи. Первым побуждением Николь было позвать на помощь. Но, почувствовав под собой устойчивую поверхность, она облегченно выдохнула.
Нет здесь ничего страшного. И болотнянника нет. Должно быть, тени деревьев сбили ее с толку. Если болото и было когда-то опасным, эти времена давно прошли.
А в следующий миг подсохшая корка треснула, и девочка по колено ушла в липкую чмокнувшую жижу.
Чвак! – сказала жижа, подтаскивая ее к себе.
Ведьма тотчас обернулась.
Николь лежала на животе поперек тропы, цепляясь за мох, и неумолимо сползала к расширяющейся грязевой проруби. Болото засасывало ее так быстро, словно в его глубине притаилась громадная тварь и тянула ее за ногу.
Не замешкавшись ни на миг, старуха сбросила с плеч котомку и тряхнула ее странным, каким-то неловким жестом, одновременно рванув другой рукой за постромки.
– Хватай!
Мешок размотался, будто скрученная лента, содержимое его разлетелось, но ведьма даже не взглянула под ноги. Точно рассчитанным движением она швырнула один конец ленты Николь. Он упал возле девочки, и она судорожно вцепилась в ткань, ощущая под пальцами зашитый внутри камешек.
Второй конец ведьма быстро закрутила вокруг ближайшего ствола и затянула узлом, а затем, не говоря ни слова, двинулась к девочке, осторожно ступая по вмятинам во мху.
Приободрившаяся было Николь вдруг ощутила, что по ее ноге кто-то ползет. Словно болото, испугавшись, что добычу отберут, выбросило грязевой отросток, доставший до ее бедра.
Она вскрикнула и извернулась, пытаясь сбросить его с себя.
Но ведьма подоспела раньше. Так же молча она с размаху ударила Николь по ноге, быстро подцепила что-то острым загнутым концом своей клюки и отшвырнула далеко в болото.
Николь услышала странный, очень тонкий свист и негромкий хруст проломившейся земляной корки. Обернувшись, она успела увидеть, как над поверхностью болота мелькнул кольчатый гладкий хвост толщиной с ее руку и исчез в трясине.
Когда ведьма вытащила Николь на тропу, губы у девочки ходили ходуном.
Ведьма смотала длинную полосу ткани, подобрала то, что высыпалось из мешка, и рассовала по карманам фартука. И только затем взглянула на трясущуюся Николь, сжимавшую в кулаках вырванные с корнем волокна мха.
– След в след, – жестко повторила она.
Остаток пути по болоту девочка прошла, ни разу не сбившись.
Лишь тогда, когда жуткая топь осталась далеко позади, ведьма остановилась.
– Все. Считай, выбрались.
Николь кулем повалилась на землю. Один башмак вместе с носком остался в болоте, и она успела исцарапать до крови ногу.
– Не дергайся.
Ведьма счистила с ее задравшейся штанины грязь. Та высыхала на глазах и отпадала целыми ломтями.
– Пить!..
Старуха достала вторую флягу, и девочка жадно приникла к ней.
– Мы еще не дошли, лягушоночек. Оставь про запас. На, держи мой башмак! – она стащила его с ноги и бросила Николь.
– А как же ты?
Ведьма, не отвечая, сноровисто перемотала правую ступню полосой ткани и закрепила концы вокруг лодыжки.
– Вот так-то лучше. А теперь пора идти!
Она силой заставила Николь подняться.
– Я не могу! – выдохнула та, вновь оседая на колени.
Ведьма, не отвечая, скользнула взглядом по перелеску за ее спиной. Что-то в ее глазах заставило девочку обернуться.
Никого. Разве что за раскидистыми кустами бересклета мелькает что-то светло-серое.
– Там заяц? – вгляделась Николь.
– Заяц, – помолчав, согласилась старуха.
Николь посмотрела на нее. Потом снова на куст бересклета, за которым виднелись уже два серых пятна.
И поднялась сама, закусив губу так, что брызнула кровь.
– Пойдем.
Остаток пути Николь запомнила как череду собственных шагов: один-другой-один-другой-один-другой…
Каждый шаг отдается в теле глухим толчком. Будто враг пихает в спину пленника: а ну! ступай! не спи! шагай!
Посмотришь вниз – в глазах мельтешит размытая серая крупа и плывут наискось дрожащие белые пятнышки. Взглянешь вперед – и там то же.
Но изредка перед Николь вспыхивали картины, яркие до рези в глазах.
Существовали ли они на самом деле? Или их породила терзавшая ее лихорадка?
Прозрачный ручей, вскипающий радужными пузырьками на камнях, по которым они с Арлетт перебираются на другой берег.
Поваленная сосна, в которую ведьма, обойдя ее по широкой дуге, издалека швыряет тяжелым обрубком, и рыжий ствол вдруг распадается на тысячи муравьев, исчезнувших в задрожавшей траве.
Овраг, прямой и узкий, как порез в земле, со дна которого тянутся вверх серебристо-серые ели, все в лохмотьях высохшей хвои, а по стволу от корней до самых верхушек вьются крошечные ярко-синие цветы, и от них исходит слабый свет, как от русалочьих огней.
Кажется, два или три раза Николь падала, и тогда старуха, обвязав девочку веревкой, тащила ее за собой, как полудохлую козу, болтающуюся туда-сюда.
Россыпь грязной крупы все плотнее валит сверху, вот-вот погребет их под сугробом.
Последним, что запомнила девочка, была качающаяся перед ее лицом пергаментная изнанка сшитых заячьих шкурок.
Когда Николь очнулась, поблизости журчала вода. Низкое небо над ней отливало яблочной желтизной, какая бывает ближе к закату.
С трудом перевернувшись на бок, девочка подняла голову и оцепенела.
Она лежала, раздетая догола, на земляной площадке – теплой, как сковородка, ровной и совершенно круглой. Площадку плотно обступали обветренные сутулые валуны. Сомкнувшись в кольцо, они охраняли подходы к источнику, бившему из земли в середине круга.
Ни травинки! Только насупленные камни, вода и земля, разогретая так сильно, будто ад в этом месте залегал совсем неглубоко.
