Под ее взглядом Николь почувствовала себя никчемной дурой, не способной внятно растолковать, что ее мучает.
– Я думала, Элен желает мне добра, – наконец сказала она. – Все эти красивые вещи… Мягкие туфли… и ночная рубашка… Так странно… и весело, и страшновато, и как будто немножко пьянеешь. А потом оказалось, что я должна лечь с маркизом де Мортемаром. Вместо нее.
Старуха нахмурилась.
– Прошлым летом меня взяли на рынок в Божани, и там оказался бродячий театр. – Николь слабо улыбнулась воспоминаниям. – Я пробралась в шатер и видела представление. Когда тряпичную куклу надевают на руку, знаешь?
– Как перчатки.
– Да. Сначала я смеялась… а потом мне стало страшно. Они были как живые! – Девочка вскинула руки и пошевелила пальцами, не отводя глаз от капель стекающей воды. – Им не хотелось притворяться и играть, они бы ушли! Но у них внутри была рука, чужая рука. Они мучились! Им было больно! Я не хотела, чтобы их мучили!
Николь ударила ладонями плашмя по воде, и во все стороны полетели брызги. Старуха не шелохнулась.
– А потом Элен! – выкрикнула девочка. Речь ее становилась все сбивчивей, слова текли быстрее, обгоняя друг друга. – Она как будто засунула руку мне внутрь и шевелила пальцами. А я не могла ничего поделать! Я была как те куклы!
– Но ты сумела сбежать, не так ли?
Николь кивнула.
– Я не хотела ничего плохого. Только чтобы больше никто не гнался… не били! я бы сумела все исправить. Но Элен меня столкнула. Почему?
Старуха прижала ладонь к ее губам.
– Чш-ш! Тише, лягушоночек.
Николь дернула головой в сторону.
– А теперь ты! У меня словно твоя рука внутри! Я не понимаю… Не понимаю!
Она обмякла в воде, тяжело дыша.
– Да что тут понимать, лягушоночек…
Ведьма вытерла испачканную ладонь о подол и встала, пристально глядя куда-то над лесом, где края облаков над закатившимся солнцем сияли, словно вышитые золотой нитью по натянутой темно-синей канве. Николь повернула голову, но ничего не увидела.
– Ребенок у меня был, давно, – без выражения проговорила старуха. – Умер еще в колыбели.
Николь даже привстала, пытаясь разглядеть ее лицо.
– Ребенок? – недоверчиво повторила она. Ведьмы не рожают детей, они крадут их!
Старуха не заметила ее удивления.
– Сейчас он был бы немногим младше тебя, – проговорила она. – Иной раз представишь его рядом, выросшим…
Она замолчала.
Николь не осмелилась ничего сказать.
Старуха стояла, выпрямившись, вглядываясь в расплывающиеся над лесом облака, словно пытаясь увидеть в них чей-то лик. Но ветер сминал жалкий облачный пух, и от образа, подсказанного воображением, не оставалось ничего, кроме белесого дыма.
Сквозь пиликанье бесчисленных цикад пробился печальный вопросительный крик вечерней птицы.
– Давай-ка спать, лягушоночек. Только сперва нужно привязать тебя.
– К чему?
– Ко мне. Рука за руку.
– Зачем?
– Мало ли что. Еще забудешься и сползешь под воду. Веревка-то дернет, я проснусь и вытащу тебя.
Луна, вся в голубоватых прожилках, точно ореховое ядрышко, повисла над Чертовой Плешью. Листва слабо шевелилась от тихого дыхания ветра.
Вечно бодрствующий источник бурлил, и в его недовольный голос вплеталось частое простуженное уханье совы. Рядом потрескивал маленький, как кошка, костер.
Возле самого края лужи, сбив под собой меховую накидку, дремала Арлетт, подложив ладонь под щеку. От ее пальцев к луже протянулась тонкая бечева. Другой конец был обвязан скользящим узлом вокруг запястья Николь.
Девочка давно погрузилась в глубокий сон. Голова запрокинута, рот полуоткрыт. Правая рука, за которую привязала ее ведьма, прижата к груди.
А левая так крепко сжимает намокшую веревку, что и не понять, кто кого держит.
Глава 17
Дверь кладовки не скрипнула, а издала долгий вздох, завершившийся всхлипом, когда Венсан закрыл ее за собой.
Тишина и покой – вот что ему нужно. Лучшее средство для ясности ума! Но сюда может заглянуть одноглазая ключница, и попробуй объясни, отчего это лекарь просиживает штаны, пялясь на кружевной платок графини Вержи.
К себе возвращаться нельзя. Младший конюх с утра уже дважды присылал мальчишку, требуя, чтобы Венсан осмотрел его сломанную ногу. А уж за внешнюю стену и подавно не уйдешь: когда графине неможется, лекарь не смеет покидать замок.
Черт возьми, он забрался бы хоть в могилу, если б это дало ему возможность уединиться!
Постойте-ка… Могила?
Неплохая мысль.
Вскоре Венсан уже спускался в подвалы замка, к винным погребам.
Рассчитывать на сами погреба, конечно, не приходилось – ключи от них хранились у вездесущей Бернадетты. Но отсюда начинался незаметный боковой ход, по слухам, часть лабиринта, когда-то проложенного под замком Вержи.
Говоря начистоту, Венсан сомневался в его существовании.
Отдельные коридоры в самом деле пронизали толщу земли, выходя наружу в довольно неожиданных местах вроде винных складов или пекарни. Ими никто не пользовался. Промозглые норы, бессмысленно пересекающиеся друг с другом, как слепо ползущие черви – вот что такое были эти ходы. Выкопанные давным-давно на случай захвата замка, они ни разу не послужили для укрытия жителей. Даже Симон де Вержи не пытался спастись с их помощью.
Конечно, они наводили страх. Болтуны твердили о шахтах, в глубине которых стоит вода, о каменных мешках, в которых узник заживо сгнивал, не видя света. Духи замученных встретят вас под замком, грозили они.
Но наотрез отказывались показать Венсану хотя бы одного, даже издалека.
И неудивительно. Что может быть хуже призрака, появившегося, когда его не ждали? Только отсутствие призрака, на которого рассчитывали.
В подземелья никто не спускался не потому, что привидения подстерегали на каждом шагу, а потому, что встретить их не было никакой надежды.
Венсан позаимствовал факел из когтистой железной лапы, торчавшей из стены возле погребка, точно в ней был замурован лев, и без колебаний свернул в боковой ход.
Тихо и безлюдно. Как он и мечтал.
Здесь, в сыром полумраке, обитало эхо, соскучившееся по голосам. Шмыгни – и кажется, будто высморкался тролль. Топни – и к тебе вернется звон кандалов, волочимых чередой пленников.
Венсан закрепил факел на стене и неторопливо двинулся по коридору. Дойдя до того места, где отблески пламени впитывала густая темнота подземелья, он развернулся и пошел обратно.
