— Расскажите, как это произошло, — попросил Данглар.
— Да тут и рассказывать нечего. Он вдруг прямо озверел, упер мне в затылок ствол, и я ничего не смог сделать. А потом он убежал по поперечной улице.
— Как ему удалось связаться с сообщником?
— По телефону Меркаде. Он при мне послал сообщение. Как нам быть с рапортом? Мы же не можем написать, что Меркаде спал на службе!
— И правда, что написать в рапорте? — с расстановкой, упирая на каждое слово, произнес Данглар.
— Мы сдвинем время. Напишем, что Мо находился в комнате для допросов до девяти вечера. Если выяснится, что полицейский задремал, задержавшись на работе, его не станут наказывать. Думаю, коллеги проявят солидарность.
— С кем? — спросил Данглар. — С Меркаде или с вами?
— Что я, по-вашему, должен был сделать, Данглар? Нарваться на пулю?
— Неужели все было настолько серьезно?
— Да, настолько. Мо просто взбесился.
— Ну конечно, — произнес Данглар и отпил глоток вина.
В слишком проницательном взгляде майора Адамберг прочел свое поражение.
— Давайте начистоту, — сказал он.
— Давайте, — согласился Данглар.
— Но теперь уже поздно. Вы пришли слишком поздно, представление окончено. Я боялся, что вы догадаетесь, когда еще оставалось время. А вы замешкались, — разочарованно добавил Адамберг.
— Верно. Вы три часа водили меня за нос.
— Ровно столько, сколько мне было нужно.
— Вы псих, Адамберг.
Адамберг прополоскал рот вином из своего стакана.
— Это мне не мешает, — сказал он и проглотил вино.
— Но вы потянете за собой на дно и меня.
— Нет. Вы же не обязаны были догадываться. У вас и сейчас еще есть возможность притвориться идиотом. Выбор за вами, майор. Выходите из игры или оставайтесь.
— Я останусь, если вы приведете мне хоть какой-нибудь довод в его защиту. Кроме его взгляда.
— Об этом не может быть и речи. Если вы остаетесь, то без всяких условий.
— А иначе?..
— А иначе жизнь показалась бы вам пресной.
Данглар подавил в себе желание взбунтоваться, только стиснул стакан. Впрочем, подумал он, сейчас его гнев не так силен, как в тот момент, когда ему показалось, что вечно витавший в облаках Адамберг бесславно рухнул на землю. Некоторое время он размышлял, вполне сознавая, что делает это для виду.
— Ладно, — сказал он наконец.
Чтобы объявить о капитуляции, он подобрал самое короткое слово из всех возможных.
— Помните кроссовки, которые нашли у Мо в шкафу? Помните шнурки от них?
— Помню. Это кроссовки его размера. Что дальше?
— Я говорю о шнурках, Данглар. Концы шнурков вымокли в бензине на длину в несколько сантиметров.
— Ну и что?
— Это подростковые кроссовки, с удлиненными шнурками.
— Знаю, у моих ребят такие.
— И как ваши ребята завязывают шнурки на таких кроссовках? Подумайте хорошенько, Данглар.
— Обхватывают ими щиколотку сзади, а потом завязывают спереди.
— Вот именно. Когда-то было модно ходить с развязанными шнурками, а теперь, наоборот, они очень длинные, и их обматывают вокруг ноги, а уж потом делают узел спереди. Так поступают все, кроме разве что какого-нибудь старика, который давно сошел с дистанции, а теперь влез в эти кроссовки, но не знает, как они крепятся к ногам.
— Черт возьми!
— Да. Старик, который давно сошел с дистанции, которому, предположим, лет пятьдесят или шестьдесят, — предположим, один из сыновей Клермон-Брассера — купил подростковые кроссовки. Затянул на них шнурки и просто завязал спереди, как делали в его время. Поэтому концы шнурков тащились по земле и вымокли в бензине. Помните, я велел Мо надеть кроссовки?
— Помню.
— Он завязал шнурки по-своему, обмотал вокруг ноги и стянул узлом спереди. Если бы Мо поджег машину, бензин, конечно, остался бы у него на подошвах. Но не на концах шнурков.
Данглар налил себе вина в только что опустевший стакан.
— Это и есть ваш довод?
— Да, и он дорогого стоит.
— Вы правы. Но ведь вы начали разыгрывать перед нами комедию раньше, чем он надел кроссовки. Вы все знали уже тогда.
— Мо не убийца. Я с самого начала не хотел, чтобы он угодил в мышеловку.
— Кого из сыновей Клермон-Брассера вы подозреваете?
— Кристиана. Он уже в двадцать лет был законченным хладнокровным негодяем.
— Вам будут чинить препятствия. Где бы ни скрывался Мо, его поймают. Это их единственный шанс. Кто приехал за ним на машине?
Адамберг допил вино из стакана и ничего не ответил.
— Яблоко от яблони недалеко падает, — подытожил Данглар и тяжело поднялся с места.
— У нас уже живет один больной голубь, приютим и второго.
— Вы не сможете долго держать его у себя.
— Я и не планирую.
— Замечательно. И как мы будем вести себя дальше?
— Как обычно, — сказал Адамберг, выпутываясь из оленьих рогов. — Первым делом надо составить рапорт. У вас к этому особый талант, Данглар.
В эту минуту зазвонил его мобильник: определившийся номер был ему незнаком. Адамберг взглянул на циферблаты своих часов, которые в среднем показывали двадцать два ноль пять, и нахмурился. Данглар уже принялся сочинять лживый рапорт, с беспокойством думая о том, что из-за своей привычки поддерживать Адамберга в любой ситуации он вслед за комиссаром преступил границы дозволенного.
— Адамберг, — осторожно произнес комиссар.
— Это Луи-Никола Эмери, — глухим голосом сообщил капитан. — Я тебя разбудил?
— Нет. У меня только что сбежал подозреваемый.
— Отлично, — сказал невпопад Эмери.
— Лео умерла?
— Нет, она пока держится. А я вот нет. Адамберг, у меня забирают дела.
— Официально?
— Пока нет. Меня предупредил один коллега из Генеральной инспекции. Приказ будет подписан завтра. Стервятники, сукины дети!
— Мы ведь с вами это предвидели, Эмери. Вас отстраняют от должности или переводят в другой город?
— Временно отстраняют, в ожидании рапорта.
— Ну да, рапорта.
— Стервятники, сукины дети, — повторил капитан.
— А зачем звонишь?
— Лучше сдохнуть, чем видеть, как капитан из Лизьё возьмет расследование на себя. Даже святая Тереза
[5]
не задумываясь отдала бы его на растерзание Адскому Воинству.
