Он аккуратно подобрал шесть грязных оберток от сахара, которые Лод выкопал из-под листьев. Кто-то еще лакомился здесь сахаром. Эти бумажки пролежали недели две рядышком, словно их набросали одну за другой в какой-то определенный момент. Ну и что ему это дает? На первый взгляд — ничего, но ведь дело было на Бонвальской дороге. Допустим, некий подросток пришел сюда ночью и, усевшись на поваленное дерево, стал ждать, когда мимо пронесется Адское Воинство, — некоторые таким образом демонстрируют свою храбрость, — а чтобы подкрепиться, съел несколько кусочков сахара. Или, быть может, он караулил здесь в ночь убийства? И видел убийцу?
— Лод, — сказал он псу, — ты показывал эти обертки Лео? Ты надеялся таким образом выпросить у нее добавку?
Адамберг мысленно перенесся в больничную палату, где старая женщина сказала ему всего три слова: «Хэллоу, Лод, сахар». Теперь эти слова обрели для него новый смысл.
— Лод, — повторил он, — Лео видела эти бумажки, так ведь? И я даже могу тебе сказать когда. В тот день, когда она обнаружила тело Эрбье. Иначе зачем бы она стала говорить об этом в больнице, из последних сил? Но почему она ничего не сказала мне вечером, за ужином? Думаешь, она догадалась не сразу, а только потом, когда было уже поздно? Как я? Только на следующий день, да? Но о чем она догадалась, Лод?
Адамберг осторожно засунул обертки в задний карман брюк, где лежал конверт с фотографиями.
— Так что, Лод? — продолжал он, свернув на короткую тропинку, по которой шел тогда с Лео. — О чем она догадалась? О том, что кто-то стал свидетелем убийства? Но откуда она могла знать, что бумажки появились там именно в ту ночь? Потому что приходила туда с тобой накануне и бумажек еще не было?
Пес весело запрыгал по тропинке, задирая лапу у тех же деревьев, которые помечал тогда. Они приближались к гостинице Лео.
— Только так и могло быть, Лод. Кто-то сидел здесь, лакомился сахаром и случайно стал свидетелем убийства. Но осознал это позже, когда ему стало известно об убийстве и о том, когда оно было совершено. И теперь этот свидетель молчит, потому что опасается за свою жизнь. Возможно, Лео знала, кто из местных подростков пришел в ту ночь на Бонвальскую дорогу, чтобы доказать свое бесстрашие.
Когда до гостиницы оставалось полсотни шагов, Лод побежал к машине, стоявшей на обочине. У машины стоял бригадир Блерио, он двинулся навстречу комиссару. Адамберг ускорил шаг, думая, что Блерио побывал в больнице и у него есть новости.
— Плохо дело, мы не можем понять, что с ней, — сразу, без приветствия обратился он к Адамбергу, тяжело вздохнув и разведя своими короткими ручками.
— Черт возьми, Блерио, что происходит?
— На подъеме у нее внутри слышится какое-то постукивание.
— На подъеме?
— Ну да, она не выдерживает нагрузки и быстро выдыхается. А под горку и на равнине все нормально.
— О ком вы говорите, Блерио?
— О моей машине, комиссар. А пока префектура соберется мне ее заменить, пройдет сто лет.
— О’кей, бригадир. Как прошел допрос Мортамбо?
— Он ничего не знает, и это чистая правда. Бесхарактерный тип, тряпка, да и только, — не без грусти заметил Блерио, поглаживая Лода, который встал на задние лапы и прижался к нему. — Без Глайе он долго не продержится.
— Он хочет сахару, — объяснил Адамберг.
— Он, главное, хочет остаться в камере. Этот здоровенный придурок выругал меня, потом пытался разбить мне физиономию в надежде, что его надолго упекут за решетку. Знаю я эти фокусы.
— Мы как будто не слышим друг друга, Блерио, — сказал Адамберг, отирая пот со лба рукавом футболки. — Я хотел сказать только, что собака хочет получить свой ежедневный кусочек сахару.
— Так еще рано.
— Я знаю, бригадир. Но мы с ним встретились в лесу, он побывал у своей подружки на ферме и теперь хочет сахару.
— Ну, в таком случае вы сами дайте ему сахару, комиссар. Потому что я тут копался в моторе, а когда руки пахнут бензином, он ничего у меня не берет. Отказывается наотрез.
— У меня нет с собой сахара, бригадир, — терпеливо объяснил Адамберг.
Вместо ответа Блерио указал на карман своей рубашки, набитый кусочками сахара в бумажной обертке.
— Угощайтесь, — сказал он.
Адамберг взял кусочек, снял с него бумажную обертку и бросил сахар Лоду. Одна проблема решена, пусть и маленькая.
— Вы всегда таскаете с собой такой запас сахара?
— А разве нельзя? — буркнул бригадир.
Адамберг понял, что вопрос был бестактным, что он случайно затронул какую-то болезненную тему, которую Блерио не хочет обсуждать. Возможно, толстяк-бригадир страдает приступами гипогликемии, когда у человека резко падает уровень сахара в крови, ноги делаются ватными, лоб покрывается потом, а сам он становится как тряпка и едва не теряет сознание. Или, быть может, он любит побаловать сахарком лошадей. А может быть, он тайком подкидывает сахар в бензобак своим врагам. Или, наконец, добавляет его в свой утренний стакан кальвадоса.
— Вы подбросите меня до больницы, бригадир? Мне надо встретиться с врачом до того, как его увезут.
— Похоже, этот врач выловил Лео, все равно как карпа из аквариума, — сказал бригадир, усаживаясь за руль. Лод прыгнул на заднее сиденье. — Со мной вот тоже был случай. Поймал я в Туке форель-пеструшку. Просто руками вынул из воды. Она, должно быть, ударилась о скалу или что-то вроде того. У меня не хватило духу съесть эту рыбину, не знаю уж почему, и я бросил ее обратно в воду.
— Что будем делать с Мортамбо?
— Эта тряпка желает на ночь остаться в жандармерии. По закону он имеет право находиться там до двух часов дня. Как с ним быть дальше, ума не приложу. Надо думать, теперь он жалеет, что мамашу угробил. С ней-то он был бы в безопасности, такая женщина не стала бы всякие глупости слушать. Сидел бы себе спокойно, и Владыка Эллекен не наслал бы на него свое Воинство.
— Вы верите в Адское Воинство, бригадир?
— Да не верю я, — пробурчал Блерио. — Просто повторяю, что люди говорят, вот и все.
— А часто бывает, что подростки выходят ночью на Бонвальскую дорогу?
— Да. Малолетние придурки, которым не хочется, чтобы другие подумали, будто они сдрейфили.
— Какие «другие»?
— Придурки постарше. В этом все дело. Не можешь провести ночь на Бонвальской дороге, значит ты слабак. Вот так все просто. Я побывал там, когда мне исполнилось пятнадцать. Должен вам сказать, в таком возрасте это очень страшно. И учтите, кто сидит там ночью, не имеет права зажигать огонь — таков закон придурков.
— Известно, кто побывал там в этом году?
— Неизвестно. И в прошлом, и в позапрошлом тоже. Кто побывал, тот помалкивает. Потому что на выходе тебя встречают дружки и видят, что ты от страха обмочился. А то и хуже. В общем, парни держат язык за зубами. Все как один. Это вроде как секта, комиссар, у них свои секреты.
