Многое изменилось за эти месяцы. Подполковнику никто бы не дал его лет – постарел, а точнее, лицо потеряло всякий возраст. И глаза с обгоревшими веками смотрели совсем по-другому.
– Песни я тоже не пою, – сказал Цимбал хриплым незнакомым голосом. – Раскаленного дыма наглотался.
– Бросьте вы, – совсем растерялся Паша. – Шрамы проходят, и петь будете. Живой ведь. От нашего комбата Ивнева одни головешки остались, а наводчик Швецов Миша…
– Ладно, оставим, – поморщился подполковник. – Молодец, что выжил. Много ребят погибли. Тебя куда назначили?
– Тюльков, ваш бывший заместитель, в госпиталь запрос прислал. К нему в полк оформляюсь.
– Я тоже в этот корпус назначение получил. Тяжелый самоходно-артиллерийский полк формируется. На базе «тридцатьчетверки» еще зимой новую самоходку разработали. Гаубица 122 миллиметра, броневая защита со всех сторон сорок пять миллиметров. В боях неплохо себя показала.
– Слышал о такой, – ответил Карелин. – Мощная штука.
– Еще бы не мощная! Полк резерва Главного командования. Машины специально против новых немецких танков созданы. Штурмовой полк, воинские звания повышенные, перспективы…
Карелин молчал. Слова звучали как предложение подать рапорт в новый полк. Но не отойдя еще от растерянности при виде обезображенного лица Цимбала, Павел хотел, чтобы эта встреча побыстрее закончилась и он зашагал бы в отдел кадров оформлять документы в свой прежний полк.
Пусть «сушки» не такие мощные и броня тоньше, зато полк родной. Хотя и машины все новые, и старых друзей немного осталось. Но все же остались…
В десяти шагах терпеливо переступал с ноги на ногу восемнадцатилетний командир СУ-76 Саня Зацепин. Он получил ранение в первом же бою и возвращался в строй с неспокойной душой. На него накатывал страх, который он с трудом отгонял. Один раз повезло, а во второй раз уделают фрицы из своего нового танка или пушки, и останутся от Сани одни головешки, как от ребят его экипажа.
Поднимало настроение, что Зацепина возьмет в свою батарею решительный, побывавший в переделках лейтенант Карелин. Он и с танками немецкими схватывался, и пушки давил. Хлопая по плечу, подбадривал:
– Не бойся, Санька. Станем фрицев бить, только брызги полетят. Со мной рядом воевать будешь. Знаешь, какие ребята в батарее? Огонь и медные трубы прошли.
А сейчас этот подполковник уговорит опытного лейтенанта перейти к нему. И тот наверняка согласится. Тяжелые СУ-122 в каждую дырку совать не станут, да броня такая, что ее не всякий снаряд прошибет. И Саня бы вместе с Карелиным пошел.
Только Одинцова не возьмут. Он «трехдюймовку» на СУ-76 толком не освоил, а тут тяжелые гаубицы.
– Ну что, Павел, пойдешь ко мне в полк? – действительно предложил подполковник Цимбал.
Как серпом полоснуло это предложение. Никогда Пашка Карелин не вилял, а говорил что думал. Сейчас замялся:
– На меня запрос товарищ Тюльков прислал. И вот на этого парня, – он кивнул в сторону младшего лейтенанта.
– А к своему старому командиру не хочешь? По-моему, я всегда тебя ценил, советовался в сложные моменты. Батареей в последних боях командовал.
– Кем вы меня взять хотите, товарищ подполковник?
Не иначе как от растерянности выпалил этот дурацкий вопрос лейтенант Карелин. Командиром машины, кем же еще? В гаубицах Павел разбирается слабо, потребуется пройти какую-то подготовку. Хотел было поправиться, сказать, что должность не имеет значения. Просто неудобно отказать Тюлькову Не на каждого артиллериста запрос в госпиталь пишут. Значит, нужный офицер.
Но объяснить ничего не успел. И без того багровое, обожженное лицо подполковника сделалось лиловым. Наверное, хотел крикнуть, но сумел лишь со злостью просипеть:
– Чего торгуешься? Батарею ты не потянешь. Командиром самоходной установки мог бы назначить. Или боишься?
Павел хотел ответить, что ничего он не боится и за должность не торгуется. Но Петр Петрович Цимбал, переживший тяжелейший ожог и чудом выживший, уже не владел собой.
– Если командиром машины боишься, может, сделаешь одолжение, примешь взвод боепитания. Как раз для тебя место. Самоходок нет – одни грузовики и лошади. Зато в атаку ходить не надо.
Изо рта бывшего командира летели брызги слюны. Он говорил что-то обидное, несправедливое, забыв, что лейтенант Карелин до последнего прикрывал прорыв наших войск из кольца. Так же, как Цимбал, горел в самоходке и, чудом выжив, три месяца пролежал в госпитале.
Павел стоял по стойке «смирно». И не только потому, что так положено. Он понял: многое изменилось в характере и в жизни Петра Петровича Цимбала.
Карелин не знал, что, мучаясь не только от боли, но и мыслей, как сложатся дальше отношения с женой, он отпросился в трехнедельный отпуск в Железноводск, где у своих родителей жила в эвакуации его жена с детьми. Молодая (на шесть лет моложе Цимбала) красивая жена приняла его, сделав все, чтобы он не заметил ее потрясения.
Когда они шли по улице, на мужа невольно оглядывались прохожие. А во взглядах молодых женщин и девушек сквозила жалость, граничащая с желанием отвернуться и быстрее пройти мимо.
Родственники приветливо улыбались, но старались не смотреть на то, что когда-то было лицом мужественного красавца танкиста. И ночью, когда он ласкал жену, Петр ощущал порой, как напрягается ее тело, а поцелуи даются с заметным напряжением.
Один и другой раз, ночами, он слышал, как всхлипывает его жена. Кого она жалеет? Себя, обреченную провести всю жизнь с обезображенным человеком, или его, пережившего такие мучения и страдающего из-за собственного уродства? А соседки, не заметив Петра, как-то обронили в разговоре:
– Ох, господи, не представляю, как Людка с Петром спит.
– Терпит. А куда денешься? Он большой командир, хорошие деньги, паек получает. А Людка у нас избалованная, на хлебе и картошке сидеть не захочет. Ничего, муж уедет – она свое возьмет.
И быстрый шепот со смешками, в которых Петр угадывал намеки на неверность жены. Хотел тогда схватить обоих баб за шиворот, вытряхнуть из них правду. Сдержался. Они все равно ничего не скажут. А может, всего лишь сплетничают.
Но уехал из отпуска раньше времени. Не хватило решимости выяснить до конца отношения с женой, боялся будоражить сына и дочку. Хотя жена убеждала, что в их отношениях ничего не изменилось, они с детьми любят и ждут его. Но женским чутьем улавливала недоверие мужа и натянутую, как струна, нервозность.
– Петя, я тебя люблю. Не вбивай себе ничего в голову. Слышишь?
– Слышу.
Ничего он не слышал. Больше всего боялся, что сорвется.
– Разрешите идти, товарищ подполковник, – донеслись до Цимбала слова лейтенанта Карелина.
Приходя в себя от несправедливой вспышки гнева в адрес одного их лучших своих командиров, протянул ему руку.
