Их дом стоял на Курляндской улице, недалеко от порта. Рядом находился пивной завод имени Степана Разина, и над их улицей вечно кружили огромные стаи голубей – ведь во дворе пивного завода громоздились кучи бракованного ячменя. Дети из окрестных домов забрасывали через забор консервные банки на веревочках, зачерпывали ячмень и потом жарили его на костре…
Погрузившись в детские воспоминания, Надежда прильнула к экрану телевизора. И вдруг раздался какой-то странный звук, как будто лопнула натянутая струна, у Надежды потемнело в глазах…
А в следующую секунду она зажмурилась от бьющего в глаза света.
Надежда удивленно огляделась.
Она стояла посреди комнаты, окно было распахнуто, за этим окном светило солнце и кружили голуби.
– Что же это такое? – пробормотала она, обводя глазами комнату. – Этого не может быть!..
Но это было.
Она оказалась в комнате своего детства.
Правда, тогда эта комната и все предметы в ней казались ей больше – но просто тогда сама Надя была мала.
Вот пианино, на котором ее учили играть этюд Гедеке и сонатину Клементи, вот диван, на котором, забравшись с ногами, она читала романы Майн Рида и Фенимора Купера, вот комод, накрытый салфеткой ручной вышивки…
А это…
На комоде стояла старинная фарфоровая маленькая вазочка в розовых цветах. Чудесная вазочка саксонского фарфора.
С этой вазочкой у Надежды было связано одно чрезвычайно неприятное воспоминание. Как-то она достала вазочку с комода, чтобы разглядеть нарисованные на ней цветы, – и уронила. Вазочка разбилась на множество мелких осколков.
Это был единственный случай, когда Надю серьезно наказали.
Мама была не то что расстроена – она была взбешена.
– Эта вазочка – все, что осталось от твоей прабабушки! – кричала она, стоя над осколками с красным перекошенным лицом. – Ее сберегли в войну, в блокаду – а ты ее разбила из чистого озорства!
Надя плакала, повторяла, что только хотела рассмотреть цветочки, но мама ее не хотела и слушать. Надю не пустили на день рождения подружки, ей не купили давно обещанный велосипед…
И вот эта вазочка стоит, целая и невредимая…
Надежда не удержалась, воровато огляделась по сторонам, протянула руку, схватила вазочку и спрятала в карман…
И в ту же секунду снова раздался звук лопнувшей струны, в глазах у Надежды потемнело – и она снова оказалась в тайном убежище Лени Кондрашова, перед старым телевизором.
Экран телевизора погас.
«Этого не может быть! – думала Надежда, глядя на телевизор. – Конечно, это мне просто померещилось. Ну да, я вспомнила детство и увидела эту комнату…»
Чтобы окончательно уверить себя в таком реальном объяснении событий, Надежда сунула рук в карман куртки… и нащупала там фарфоровую вазочку.
– Но это невозможно! – воскликнула она, повернувшись к Кондрашову. – Этого не может быть!
– Вот-вот, я тоже повторял – это невозможно, это невозможно! Но телевизор переносил меня в самые разные моменты истории, и постепенно я перестал сомневаться. Это правда, Надя. Тот деревенский чудак действительно соорудил машину времени. Благодаря этому телевизору я увидел много удивительных вещей, узнал такие тайны, над которыми бьются историки! Ты просто не поверишь, что я видел! Про тайну убийства Распутина я тебе уже говорил, но это не самое удивительное!
– Что, ты знаешь, кто скрывался под Железной маской? И кто такая княжна Тараканова?
– Знаю, – кивнул Кондрашов.
– И про Янтарную комнату?
Леонид снова кивнул.
– Не может быть! – глаза Надежды загорелись. – Ну, и где же она спрятана?
– Вот тут начинаются сложности. Стоит мне сказать, где спрятана Янтарная комната или какое-то другое пропавшее сокровище – и ты представляешь, что сразу начнется? Сколько судеб из-за этого будет сломано, сколько людей может погибнуть?
Он немного помолчал, потом продолжил другим тоном – уверенным и решительным:
– Я прочел много книг и статей о перемещениях во времени и связанных с этим сложностях и парадоксах и понял главное: в прошлом нельзя ничего менять, и из прошлого нельзя ничего приносить. Это может непредсказуемым образом изменить настоящее.
– Знаю, знаю! – перебила его Надежда. – Эффект бабочки! Если прихлопнуть бабочку в прошлом, в настоящем может случиться всемирный потоп.
– Правильно, – кивнул Кондрашов. – Так что я решил использовать машину времени по-другому. Я наблюдал на экране за разными историческими событиями, за разными эпохами и потом писал об этом в своих романах. Критики отмечали, что у меня получаются очень достоверные описания разных исторических эпох. И это неудивительно – ведь я буквально собственными глазами видел то, о чем писал!
Я боялся, что правда выплывет наружу, боялся, что в результате телевизор попадет в плохие, недобросовестные руки, и «ушел в подполье». Поменял квартиру, причем купил ее на подставного человека. Мать попросил, чтобы она всем говорила, будто я уехал в Америку читать лекции. Сотрудников издательства строго предупредил, чтобы они ни в коем случае не раскрывали мой псевдоним и никому не давали мои координаты. И зажил затворником. То есть, конечно, я выходил из дома, посещал разные культурные мероприятия, но только в гриме и под чужим именем. Потому что, повторяю, боялся, что кто-то прознает о машине времени, и могут быть непоправимые последствия. Не женился из-за этого, жена-то ведь все равно рано или поздно узнала бы про телевизор! И началось бы: ой, достань мне то, ой, достань мне это!
– Фермуар царский… – фыркнула Мария.
Тут Надежда не выдержала и перебила:
– Но ты, тем не менее, приносил из прошлого кое-какие вещи! И даже продавал их через того человека, через Андрея Арнольдовича…
– Ты и это знаешь? – Кондрашов усмехнулся. – Я в тебе не ошибся… понимаешь, Надя, когда я увидел редчайшие книги, которым вскоре суждено было сгореть, погибнуть, – я не удержался и забрал их в наше время. Просто сердце заболело, когда подумал, что они будут безвозвратно утрачены. Из одной статьи я узнал, что последствий временного парадокса можно избежать, если взять в прошлом вещь, которая и так вот-вот должна погибнуть. Ведь я, еще ничего не зная, взял в прошлом кисет с «ядом», которым должны были отравить Распутина, – и в настоящем ничего не изменилось, потому что в том времени доктор Лазоверт сжег этот кисет в камине… вот и я стал спасать книги, которым было суждено вот-вот сгореть, и продавал их на жестких условиях – чтобы их хранили тайно и никогда не публиковали.
Кондрашов помрачнел и продолжил:
– Но информация каким-то образом все равно просочилась. Я почувствовал, что за мной следят, что кто-то отслеживает каждый мой шаг. И тогда я решил инсценировать собственную смерть, чтобы развязать себе руки и провести собственное расследование, выяснить, кто стоит за этой слежкой. Главное было – найти верного человека в больнице, остальное – нетрудно…
