Спрятавшись в ветках пышного кустарника, Голушко стал
вглядываться в даль, туда, откуда в направлении острова двигался катер. Когда
тот приблизился достаточно, чтобы можно было рассмотреть все в деталях, Базиль
с облегчением выдохнул: не рыбнадзор! Всего лишь прогулочный катер: на борту
большими буквами было написано: «Эдельвейс». Сначала он шел быстро, но потом
замедлил скорость, а возле острова и вовсе остановился.
«Ну что за гадство такое! – выругался Базиль про
себя. – Что им, других мест мало? Нашли куда причалить! Тут комарье злое,
берег плохой, не покупаешься. Да и природа никакая, одни кусты…»
Базиль, собственно, именно из-за них этот остров и
облюбовал. В зарослях было удобно прятать свой «бивак» от того же рыбнадзора. А
еще он был уверен, что тут его никто не потревожит, и вот поди ж ты…
Пока Базиль мысленно возмущался, катер легонько покачивался
на воде. Голушко ждал, что сейчас на палубе зажгутся фонари, но ничуть не бывало.
Однако уже светало, и он смог увидеть, что тот, кто управляет катером, все еще
находится в рубке. Но находился он там недолго. Выключив приборы, человек
покинул рубку и спрыгнул с палубы в воду. Именно спрыгнул, а не сошел,
перекинув специальный мостик. После чего выбрался из реки на берег и, ни на
секунду не останавливаясь, направился куда-то, ловко раздвигая ветки
кустарника. Он прошел в каких-то тридцати сантиметрах от укрытия Базиля, но не
заметил его. Что Голушко порадовало. Но было и то, что его огорчило, а именно:
на человеке оказался плащ-палатка, и ни лица, ни фигуры нельзя было
рассмотреть. Кисти рук, высунутые из прорезей, и те были затянуты в перчатки,
так что Базиль даже не мог сказать, мужчина это или женщина. Естественно, он
больше склонялся к первому, но только потому, что слабо представлял себе даму,
умеющую управлять катером, а главное, имеющую на это официальное разрешение…
Да и что представительнице прекрасного пола делать ночью на
необитаемом острове?
«А с другой стороны, и мужику тут делать нечего, – сам
себе возразил Базиль. – Если только рыбу ловить, но у человека с катера
при себе не было никаких снастей… – Тут в голову пришла новая мысль: – А
может, у него здесь тайная встреча? А что? Место самое подходящее для этого! А
еще для того, чтобы тут что-нибудь спрятать… – Воображение разыгралось еще
сильнее. – Или зарыть клад… Или труп! – Но здравый смысл не позволил
Базилю развить тему. – Да нет, глупости! Тогда при человеке была бы
лопата… Не палкой же он копать будет?»
Устав ломать голову над этим вопросом, Базиль вернулся к
месту ночевки. Хотел еще немного подремать, но ему не спалось. Усевшись на
перевернутое ведро, достал из сумки бутылку и, налив водки в стакан, залпом
выпил. Голушко не был алкоголиком. Но выпить любил. Особенно на природе. А уж
под ушицу с костра мог выкушать целую бутылку. По его мнению, никакие омары с
шампанским (а уж тем более сыр с плесенью и травяной отвар) не могли сравниться
с этим нехитрым рыбацким угощением.
Мысль об ухе вызвала в желудке Базиля урчание. Заглушив его
куском сала, Голушко подхватил свою надувную лодку и поволок ее к реке. Пришло
время проверить сетки.
Сделав это, Базиль вернулся на берег. Разжег костер и стал
чистить выловленную рыбу. Пока орудовал ножом, все на катер косился. То, что
тот стоял тут брошенным уже несколько часов, казалось ему странным…
Базиль знал обо всех своих недостатках. И их было немало. Но
главным он всегда считал любопытство. Кто бы знал, как он из-за него страдал!
Многократно получал по «репе» – это раз, вляпывался в неприятные истории – два,
выслушивал выговоры от Митрофана – это три, разочаровывался в своих женщинах –
четыре.
И главное, с возрастом порок все чаще давал о себе знать.
Обычно Базиль проявлял любопытство по отношению к сыну. Когда тот еще не был
женат, старший Голушко то и дело подслушивал под дверью и просматривал личные
вещи Мити, в надежде отыскать хоть одно доказательство того, что у «мальчика»
существует личная жизнь (как оказалось, зря тешил себя этим – Митрофан жил
одной работой). Когда сын женился, Василь Дмитрич несколько поубавил свой пыл,
но все равно постоянно лез с расспросами то к нему, то к снохе, а если его
любопытство не удовлетворялось, обижался. Базиль понимал, это старческий
заскок, как-никак ему уже семьдесят, ругал себя, пытался измениться, но все
впустую.
«Что, старый дурень? – говорил он себе постоянно. Вот и
сейчас его монолог не отличался оригинальностью. – Забыл про Варвару,
которой нос на базаре оторвали? Опять лезешь куда не следует? – И тут же
себе возразил: – А с другой стороны, есть мнение, что любопытство – не порок, а
раз так…»
Базиль, решительно тряхнув седым чубом, забрался на борт
катера.
– Есть кто живой? – зычно крикнул он, заглянув на
лестницу, ведущую вниз, туда, где располагалась каюта. – Ау!
Ему никто не ответил, и Базилю ничего не оставалось, как
спуститься.
В каюте никого не было, но следы недавнего пребывания
человека присутствовали: объедки, пустые бутылки из-под пива, кроссовки с
вложенными в них ношеными носками. Базиль бегло осмотрел помещение и шагнул к
полуоткрытой двери в санузел. Едва он туда заглянул, как увидел покойника. В
том, что лежавший в ванне мужчина мертв, не было сомнений. Поэтому Базиль сразу
же выудил из кармана сотовый телефон и набрал номер сына.
Сообщив о трупе, старший Голушко изучил место преступления
(именно преступления, а не самоубийства) и самого покойника, еще раз уверился в
своей правоте относительно насильственной смерти и вышел из санузла. Он
собрался покинуть катер и дождаться приезда милиции на свежем воздухе, но все
то же любопытство заставило его задержаться в каюте. Базиль еще раз, уже более
пристально, осмотрел ее, и тут внимание его привлек вырванный из блокнота
тетрадный лист. Он лежал на кровати, и Голушко в первый раз не заметил его
только потому, что не заострял внимания на таких мелочах, как валяющиеся
бумажки (а их было немало: обертки от чипсов, чеки, рекламные буклеты и просто
скомканные листы). Судя по всему, покойный особой аккуратностью не отличался.
Либо просто привык, что за ним убирают, и не замечал такой ерунды, как
разбросанные вещи или мусор. Базиля же беспорядок раздражал, поэтому он насилу
поборол в себе желание навести чистоту и нагнулся над кроватью, чтобы прочесть,
что написано на листке.
«Устал! Нет больше сил. Все как-то разом навалилось… Поэтому
лучше уйти… Чтобы никого не мучить, в том числе и себя. В общем, в моей смерти
прошу никого не винить. Эту долю я выбрал себе сам…»
Пробежав глазами по тексту еще пару раз, Базиль нахмурился.
Если выяснится, что почерк принадлежит покойнику, то у милиции не будет никаких
сомнений в том, что тот сам лишил себя жизни. Записка была написана
неторопливо, это видно сразу: буквы ровные, строчки не скачут, все знаки
препинания расставлены, да еще многоточия эти… Разве будет человек, взявшийся
писать предсмертную записку под давлением, как сейчас принято говорить,
заморачиваться?
«Вот то-то и оно, – вздохнул Базиль. – Но я-то
точно знаю, что на катере был еще один человек, который покинул борт где-то в
районе пяти часов утра… Так что если эксперт скажет, что смерть наступила до
этого времени, выйдет, что человек в плаще вполне может быть убийцей… Если же
позже, то… – Базиль, привыкший доверять своему нюху на преступления,
упрямо добавил: – То тогда парня довели до самоубийства! А это, между прочим,
тоже статья!»
