Виола не знала, как поступить. С одной стороны, это был
последний шанс выйти замуж (причем удачно), с другой – против воли матери идти
не каждый отважится, тем более что она тебе всю жизнь посвятила. Да и как ее
одну бросишь в поселке? Если уезжать, то вместе с ней, а Полина наотрез
отказывалась принимать дочкиного избранника…
Габриель не выдержал – вмешался. Явился в отсутствие Виолы в
дом, взял Полину за шею да со всего маху шарахнул головой об стену. Та в
мгновение умерла. А дочь, обнаружив ее, решила: плохо матери стало, она упала
да лбом неудачно ударилась.
Похоронили Полину. Виола мать, естественно, оплакивала, но
почти сразу после погребения жениха в дом привела. Сказала, подождем до
сорокового дня, потом можно и к тебе ехать. Да только парень так долго ждать не
мог. Сказал, что дела требуют его непосредственного присутствия, и уехал.
Вернуться обещал аккурат после поминок. Но больше его в поселке не видели.
Права оказалась Полина. Прощелыгой был дочкин ухажер. А сама она… шалавой! Как
только стало Виоле ясно, что не вернется к ней женишок, так она по рукам и
пошла. С кем только не путалась. И, главное, без всякого стыда. «Слишком долго
я себя сдерживала, – смеялась она. – Надо наверстывать…» И
наверстала! За полгода из добропорядочной девушки превратилась в потаскуху, а
вскоре погибла. В погоне за удовольствиями и деньгами – не до бус ей
стало! – достигла Виола обочины федеральной трассы, где и закончила свои
земные дни. Один из случайных любовников в нетрезвом виде вышвырнул девушку на
скорости из машины. Она упала и ударилась головой об асфальт. Умерла мгновенно.
Точно так же, как ее мать, которая, оказывается, была во многом права…
После этого случая Габриель долгое время не вмешивался в
жизнь прихожанок, пока его до глубины души не затронула история одной из них…
Женщину звали Верой. Ей было лет тридцать восемь. Невысокая,
крепкая, с длинными толстыми косами… За эти косы ее муж-алкоголик и таскал по
всему селу. Накрутит их на кулак и волочет… Не забывая пинать, хлестать по лицу
и обзывать грязными словами. Обычно это случалось два раза в месяц, когда
мужику зарплату давали и он на все деньги покупал водки, а продолжалось минут
пятнадцать – дольше тот стоять на ногах не мог, падал и отключался. Как только
он затихал, поднималась с земли Вера. Утерев окровавленный рот, отряхнувшись,
поправив растрепавшиеся волосы, она хватала своего благоверного под мышки и
тащила домой. Соседи кричали ей: «Брось этого урода, проспится, сам домой
придет!» А она отвечала: «Как же бросить? Вдруг замерзнет (если зимой) или
задавит его кто (если летом), нет-нет, пусть дома лежит… Мне так спокойнее!»
Кроме мужа-алкоголика, у Веры были на иждивении больная мать
и две дочки-школьницы. Всех женщина на себе тащила. Работала с утра до позднего
вечера: утром на коровнике дояркой, вечером в детском саду уборщицей. А потом
еще по дому хлопотала до ночи. На сон времени оставалось часов пять. Да и в эти
жалкие часы не всегда удавалось отдохнуть. А все из-за алкаша-мужа. Он то орал
благим матом, то требовал денег на вино, то начинал крушить мебель, то приводил
в дом дружков и они вместе уносили что-нибудь из вещей на продажу…
В общем, жизнь Веры была похожа на ад. Не будь мужа, все
по-другому бы пошло. И денег бы более-менее хватало, и спокойствие бы
воцарилось в доме, и личная жизнь бы у Веры появилась, а то исключительно ради
семьи жила, рукой на себя махнув. Глядишь, еще и замуж бы вышла за хорошего
человека.
Этого мнения придерживались все сельчане. И все ждали, когда
Верин муж допьется до могилы. Но тот надежд соседей не оправдывал. Более того,
пил все больше и больше и работу бросил. А вот жену свою по улицам таскать за
косы стал гораздо чаще. И пришлось вмешаться Габриелю. Как-то вечером он пошел
на реку и встретил Вериного мужа. Тот был привычно пьян, сидел на берегу, рыбу
ловил (пить на что-то нужно было, а из дома все ценное уже вынес). Габриель
подошел к нему сзади, схватил за шею, сунул лицом в реку и держал голову
пьяницы под водой до тех пор, пока тот не перестал дышать.
Труп Вериного мужа обнаружили утром. Ни у кого не было
сомнений в том, что он умер своей смертью. Все решили – свалился в реку и утоп,
что сельчан очень порадовало. Они этого, конечно, Вере не показывали, но на
похоронах ни один по покойнику слезы не проронил. Тогда как вдова исходила
плачем, кидалась на гроб и все кричала: «На кого ж ты меня покинул?»
Односельчан это не удивило, они посчитали такое поведение нормальным для
погребения. Испокон веку был такой обычай – по усопшим убиваться. Иной раз для
этого специально обученных плакальщиц нанимали, а тут сама вдова на себя взяла
их обязанности, чем не молодец баба?
Но Вера не перестала горевать даже после сорокового дня.
Почернела лицом, исхудала, домашние дела забросила. Каждый день на кладбище
ходила и у могилы часами просиживала. Когда просто плакала, когда вела тихие
беседы с покойным мужем, когда вслух их жизнь вспоминала. И, главное, такой эта
жизнь, оказывается, радостной была, что те, кто слышал ее монологи, осуждающе
головами качали. Это ж надо иметь такую короткую память! Ни побоев, ни
безобразий будто и не было, а имела место идиллия с редкими срывами
благоверного… Да и срывался он потому, что характером был слаб, нехорошие люди
спаивали…
Смотрел Габриель на все это, смотрел и понял вот что…
Первое: люди не понимают своего счастья. Второе: все они неблагодарные твари. И
третье: больше он никому помогать не будет. Пусть живут как хотят и мучаются,
коль не способны оценить дара Господнего.
И как только он сделал такие выводы, желание быть
священником бесследно исчезло. И вспомнились слова Толстого: «Тому не нужен
храм, у кого Господь в душе». А коли так – незачем ему оставаться более при
церкви. И уж тем паче замаливать грехи неблагодарных прихожан…
Пошли они все!..
Габриель снял с себя массивный крест и рясу, повесил и то и
другое на молитвенник. Достав из ящичка для подаяний немного денег, он сунул их
в карман брюк. После чего зашел в домик, где обитал эти два года, собрал свой
неизменный рюкзак и покинул село навсегда.
Митрофан
– Ломайте! – скомандовал Митрофан и посторонился,
давая плотнику подойти к двери. До этого Голушко пытался открыть ее полученным
от горничной ключом, но безрезультатно.
Чудик с плеером (Иван Гончаров, насколько Голушко помнил)
кивнул и достал из-за пояса маленький ломик. Как он умудрялся слышать то, что
ему говорят, не снимая наушников, для Митрофана было загадкой.
– Вы только поаккуратнее, хорошо?
– Естественно, – флегматично ответил
плотник. – Иначе стоимость двери из моей зарплаты вычтут…
Он ловко втиснул ломик между дверью и косяком и поднажал.
Раздался треск. На крыльцо упало несколько стружек. И дверь отворилась.
– Да вы мастер, – похвалил Гончарова Митрофан.
– Ага. Высшей категории плотник. А занимаюсь всякой
ерундой! – хмыкнул тот. В голосе его появились эмоции, а вот физиономия
осталась такой же постной. На Митрофана люди с такими лицами тоску нагоняли.
Так и хотелось ущипнуть их за нос или за щеки потрепать. А то смотреть тошно!
