– Спасибо еще раз, гражданин Гончаров, – Голушко
решил поскорее распрощаться с плотником, – теперь вынужден вас попросить
удалиться…
Гражданин Гончаров не стал спорить, ретировался. Но взгляд в
комнату все же бросил. То есть ничто человеческое, в том числе любопытство,
постному плотнику было не чуждо.
– Смотри, Леха, – обратился Митрофан к
Смирнову. – Точно щеколда задвинута была… – И он ткнул пальцем в
дверной замок. – Так что если Милову отравили, то убийца вышел из бунгало
не этим путем…
– Ясно, что не этим, – согласился тот. – Коли
батя твой через балкон сюда попал, то убийца (если таковой был) тем же путем
отсюда свалил…
– Не думаю, – покачал головой Голушко. –
Сигать по балконам опасно…
– Да уж, оступишься и шею в момент сломаешь!
– Я не о том! Заметить могут. Отец взбирался, не
опасаясь того, что его засекут, так как не имел преступных намерений… Но если
сюда лез убийца… – Митрофан покрутил головой. – Вот окно, через
которое лучше всего в дом попасть. За ним – шиповник. А дальше – склон реки.
Точно никто не засечет…
Леха кинул взгляд на указанное окно, сравнил положение ручек
у задвижек с теми, что на двух других окнах, и вынес вердикт:
– Нет, Митя, тут все чисто!
– Ладно, об этом позже… – Митрофан приблизился к кровати
и поманил Смирнова. – Смотри, как лежит…
– Нормально лежит… Естественно…
– Не скажи! – Митрофан склонился над мертвой
Миловой. – Мне кажется, ее повернули… После того, как она уснула… Чтоб,
как ты сказал, все выглядело естественно…
– С чего ты взял?
– Представь! Женщина решила покончить с собой, выпив
снотворное. Она принимает таблетки, ложится, закрывает глаза и ждет смерти.
– Ну и?..
– По статистике, практически девяносто процентов
самоубийц принимают одну и ту же позу: ложатся на спину… Многие складывают руки
на груди, подсознательно воспроизводя привычную картину…
– Как в гробу, да? – Голушко кивнул, подтверждая
его догадку. – Так, может, она такую и приняла, но во сне повернулась.
– Сон под действием снотворного (тем более в такой
лошадиной дозе) настолько крепок, что… – Он развел руками и замолчал, ибо
Смирнов и так все понял.
– Следов насилия вроде нет, – заметил Зарубин,
подошедший к кровати с фотоаппаратом.
– Позвольте это мне решать, – вклинился Ротшильд.
Он просто сатанел, когда кто-то пытался делать выводы, которые, по его мнению,
мог сделать только он, патологоанатом. – Вот уже вижу небольшой синяк на
предплечье… Понятное дело, дилетант его не заметит, но профессионал… – Он
самодовольно посмотрел на Зарубина. – В общем, я бы предположил, что
жертву насильственно удерживали в кровати…
– Уж если на то пошло, то в нее насильственно впихивали
таблетки! – фыркнул Смирнов.
– Это твоя версия…
– А это тогда откуда взялось? – спросил Зарубин,
ткнув пальцем в вырванный из блокнота листок. Он был розового цвета, с
сердечками по углам, а по центру красивым ровным почерком были написаны
какие-то строки. – Предсмертная записочка, судя по всему…
– Стихи, – сообщил Леха, склоняясь над
запиской. – Ща зачту…
И он, подражая манере Беллы Ахмадулиной, нараспев продекламировал:
Я не живу, а существую.
Я не парю, а лишь держусь.
Хотела я судьбу другую,
Где только радость, а не грусть.
Нет больше сил, они иссякли.
Так больше жить я не могу.
Пустив слезы всего две капли…
Перекрестившись, ухожу!
– Хрень, – оценил Инессины поэтические изыскания
Зарубин.
– Крик души, – с упреком протянул Ротшильд. –
А ты… Что бы понимал?!
– Я, между прочим, в поэзии отлично разбираюсь!
– Это типа в буриме хорошо играешь?
– Не только… В детстве сочинял. Мои стихи даже в
«Комсомольской правде» и журнале «Смена» печатали!
– С Зарубиным я согласен, – подключился к их
диалогу Смирнов. – Стихи дрянь. Но мы сейчас не поэтический конкурс судим,
поэтому все это не имеет значения. Главное – эти два четверостишия можно смело
расценивать как предсмертную записку… – Тут он увидел на столике большой
блокнот, обложку которого украшал окруженный сердцами амур, и, схватив его,
воскликнул: – Листок отсюда вырван! Ну-ка, ну-ка, позырим… – Леха быстро
пролистал блокнот. – Ага, точно. Покойница тут свои стихи записывала…
Красивым, ровным почерком. То есть это чистовик! И, что интересно, страница
вырвана из середины!
– И что из того? – не понял Зарубин.
– Стих написан не вчера. После него была еще куча
всяких поэтических зарисовок. И ни в одной нет про смерть…
– А про что есть?
– Про природу много. Видимо, местные пейзажи ее
вдохновляли… – Он отложил блокнот и обратился к Голушко: – Странно это, не
находишь? Предсмертную записку заранее писать.
Митрофан пожал плечами. В данный момент его интересовала не
записка, а обнаруженный рядом с кроватью сотовый телефон, на дисплее которого
мигал значок Интернета.
– Смотри, какая продвинутая женщина была, – сказал
Митрофан, поднимая телефон и показывая его Смирнову. – Услугой «мобильный
Интернет» пользовалась.
– У меня скоро разовьется комплекс
неполноценности, – проворчал Леха. – Такое ощущение, что все, кроме
меня, лазают по Сети, а я даже не знаю, как в Интернет выйти.
– Я тоже не знаю, – успокоил его Голушко.
– Зато все наши покойнички были активными его
пользователями. Особенно Синицын. Аж с собой в «Эдельвейс» ноутбук притащил.
– В игрушки играть, наверное.
– Не только. Иначе зачем было брать с собой модем?
– Модем – это такая маленькая штучка, которая в бок
ноутбука была вставлена? С логотипом известного оператора мобильной связи?
– Совершенно верно.
– Кстати, а где сейчас компьютер парня?
– Вместе с другими вещами покойного возвращен
родителям.
– Надо забрать, – решительно сказал Митрофан.
– Заберем, – согласился Леха.
– Телефон Миловой тоже понадобится. Поглядим, какие
сайты наши самоубийцы посещали. Вдруг одни и те же?
– Славик один со всем не справится…
– Ничего, найдем ему помощников!
– Телефон я могу посмотреть, – подал голос
Зарубин. – У меня похожий. И я тоже выхожу с него в Интернет…
Митрофан протянул аппарат фотографу. Тот тут же принялся
жать на клавиши. А Голушко со Смирновым вернулись к прерванному разговору.
