Но по большому счету Гарин свел разговор к тому, что отныне за свою личную безопасность он отвечает сам. Если президент Экумены пострадает из-за своих собственных решений, никто другой не должен нести за это ответственность.
– А о деле ты подумал? – не преминул упрекнуть его Шорохов. – Здесь ведь все держится на твоем имени. если не будет тебя, все сразу развалится. Владыка один не справится. Если тебя убьют, всему делу хана.
– Слушай, кончай меня хоронить! – ответил на это Гарин. – Вы все как сговорились. Еще немного, и я действительно почувствую себя покойником.
– Да потому что так оно и есть. Ты ходячая мишень.
– Если я правильно понял Григораша, на этот раз меня хотят не убить, а украсть. А это разные вещи. Игнатов не уверен, что он может предотвратить покушение, но похищения он не допустит наверняка.
– Ну да. И когда похитители это поймут, они пристукнут тебя – и все дела. Да и вообще я в это не верю. Есть масса людей, которым может прийти в голову тебя убить, но я не представляю, кому и зачем может понадобиться тебя похищать. На кой черт? Ради выкупа? Так они на эту операцию истратят больше денег, чем мы сможем им заплатить. Нет, чушь все это.
– В любом случае, это уже не твоя проблема, – подвел черту Гарин, и они с Шороховым разошлись примиренные, но неудовлетворенные.
А на следующее утро стало известно, что те валькирии, которые отказались участвовать в золотой лихорадке, а также те, которые добрались до Табора отдельно от Жанны и ее компании, усиленно готовятся к походу.
И еще все заметили, что с церковного подворья пропал ближайший помощник епископа Арсения иеромонах Серафим со своей вечной спутницей Верой и ее мужем Николаем.
Куда они исчезли, никто не знал.
70
Ткань была фабричная, хлопчатобумажная, и это несколько выпадало из стиля эпохи, но помещик Александр Сергеевич Стихотворец не обратил на это внимания. Как только ткани были доставлены, он засадил крепостных девушек за шитье, поскольку был в корне не согласен с фазендейро Балуевым по вопросу об одежде для рабов.
Балуев держал невольников обоего пола обнаженными, аргументируя это тем, что так они менее склонны к побегу и более покорны. В самом деле, если человека, привыкшего ходить в одежде, вдруг раздеть, он сразу делается более беспомощным.
И редко кто из новичков решится сходу удариться в побег голышом через джунгли. А со временем раб привыкает не только к наготе, но и к неволе.
Привыкают, конечно, не все. Многие постоянно мечтают о побеге. Однако бежать сломя голову готовы только новички, и обнажение очень хорошо остужает этот пыл.
А потом невольники начинают сопоставлять плюсы и минусы, все «за» и «против» – и убеждаются, что минусов больше. На сотни километров вокруг бандитская земля, и между бандитами действует договор о возврате рабов. Не подчиняются ему только полные отморозки, но они скорее убьют беглеца, чем отпустят. Впрочем, некоторые могут взять бегуна к себе в банду, но шансы на это очень малы.
В общем, лучше вести себя тихо и ждать. Ведь не может же это безобразие продолжаться вечно. Должна когда-нибудь появиться на планете нормальная власть.
Был у Балуева и еще один аргумент в обоснование наготы невольников.
– Скотина одежду не носит, – говорил он и даже не пытался скрывать, что приравнивает невольников к коровам и лошадям. Наоборот, он бравировал этим, и другим новоявленным рабовладельцам такой подход очень нравился.
Однако Александр Сергеевич Стихотворец был с этим в корне не согласен.
– Все мы люди, все мы православные, от царя до холопа, – говорил поэт, и казалось, что эту фразу он где-то вычитал, только никто не мог вспомнить, где. – Просто каждый должен знать свое место, и тогда в мире наступит тишина и спокойствие.
Поэтому Стихотворец сразу разрешил своим крепостным одеться в то, что удалось найти в ставке Шамана и попросил самого Шамана помочь ему раздобыть ткани для пошива настоящей русской одежды.
Эту самую одежду Жанна Девственница как раз и кроила, когда в поместье Стихотворца появилась колоритная группа людей.
Семь девушек в роскошных фольклорных костюмах, босые, но в богато украшенных головных уборах вступили в усадьбу под предводительством чернобородого священника, молоденького дьякона и трех монахинь. Увидев их, Стихотворец остолбенело застыл с открытым ртом на пороге своего недостроенного дома.
– Доброго здоровья, хозяин, – обратился к нему священник.
– День добрый, – ответил Стихотворец несколько неуверенно.
В это время из-за дома вышла Жанна, одетая в простую ночную рубашку с платком, повязанным вокруг бедер. Похожий наряд он носила еще в Белом Таборе, и там несколько дополнительных штрихов делали ее похожей на французскую крестьянку. Но здесь и ночнушка была не стильная, и платок не такой как надо, так что Жанна была ни на что не похожа, хотя все равно выглядела соблазнительно. Про таких говорят: хоть мешок надень – хуже не будет.
Жанна уже оправилась от последствий распятия и выглядела превосходно. А радость, вспыхнувшая на ее лице, ясно показала, что она узнала новоприбывших.
Правда, опознать в разодетых русских красавицах грозных валькирий, привыкших к другим нарядам, было не так уж просто, но Жанна слишком много времени провела с ними вместе и могла узнать их в любом обличье.
Валькирий было четверо, и одна из них – глухонемая девушка, которая была совсем забитой девочкой, заклеванным цыпленком, когда случайно попала в отряд, а теперь стала веселой и смелой красавицей – мгновенно сделала Жанне знак: «Молчи!» Жанна под ее руководством пыталась учить язык глухонемых, чтобы руководить боем без слов и криков, и освоила основы довольно успешно. Она чуть заметно кивнула, хотя на самом деле знак был лишним – Жанна и так не собиралась бросаться подругам на шею, демаскируя их намерения.
Больше того, сразу после обмена условными знаками Жанна повернулась и ушла. Надо было предупредить Дарью, которая не отличалась такой сообразительностью и могла все испортить.
А священник тем временем завел с помещиком неспешный разговор о том, что он хотел бы построить во владениях Стихотворца церковь и монашескую обитель. А начать с простого скита, вроде землянки, которую можно соорудить за несколько дней.
Иеромонах рассказал Стихотворцу, что, путешествуя по земле Шамбалы, он был глубоко удручен тем обстоятельством, что здесь нет ни одной православной церкви, а люди живут звериным обычаем и исконно русские традиции всеми забыты – если, конечно, не признавать за русскую традицию беспробудное пьянство. И вот узнал он, что есть в этой безбожной земле островок праведности, где русские обычаи в большом почете, и люди верны православию.
Стихотворец аж зарделся от гордости и, захлебываясь от бурных эмоций, стал докладывать священнику о своих достижениях в деле сохранения и восстановления традиций, среди которых он особенно выделял крепостное право, не стесняясь углубляться в историю в поисках доказательств того, что разрушение исконно русского благочестия началось с реформ Александра Второго, которого Стихотворец ненавидел лютой ненавистью.
