Сергея посадили на восемь лет. Перед тем как отправиться по
этапу, он встретился с Леной и приказал ей его забыть, потому что он ее никогда
не любил и считает нужным сказать ей об этом именно сейчас, чтобы она не
разыгрывала из себя жену декабриста (так и сказал – «чтоб не разыгрывала»), а
устраивала свою жизнь без него…
После этого Лена серьезно заболела и провалялась в больнице
чуть ли не год – врачи не знали, от чего ее лечить, потому что у нее
обнаружилась дисфункция всех жизненно важных органов. Когда же ее все-таки
выписали, в дом матери она не вернулась. Она не желала ее больше видеть – и не
видела целых 20 лет…
Елена схватила с лавки пригоршню снега, слепила комок и
провела им по лицу. Надо успокоиться! И постараться все забыть – с прошлым ее
больше ничего не связывает! Мать умерла, Сергей, быть может, тоже. Ведь ему
сейчас должно быть семьдесят, а в нашей стране, как известно, мужики долго не
жи…
Мысль оборвалась. Дыхание перехватило. Перед глазами поплыли
черные круги. Но даже сквозь них она видела… Нет, нет, это не он… не может быть…
просто похож…
– Сережа! – выдохнула Лена и сползла на
припорошенную снегом землю.
Ее Сережа! Вот он, в каких-то десяти метрах от нее! Живой!
Он идет по параллельной дорожке, направляясь к разрытой
могиле. Он ничуть не изменился, такой же стройный и высокий, такой же
седовласый и так же не любит головные уборы. Старость его нисколько не
изуродовала, напротив, сделала еще более привлекательным.
Сергей не заметил ее, он не смотрел по сторонам, и Лена была
благодарна за это Богу, потому что меньше всего она хотела бы сейчас
встретиться с ним глазами. Она понимала, что как только она заглянет в эти
любимые, чуть близорукие глаза, она плюнет на все: на мужа, на партию, на Думу,
на своих избирателей и даже на любимую собаку Дулю, и пойдет за Сергеем хоть на
край света.
Анна
Аня тихонько всхлипывала, утирая влажное лицо варежкой (о
приготовленном заранее платке она даже не вспомнила). Ей было горько оттого,
что ни один из присутствующих на похоронах не оплакивал бабусю вместе с ней.
Всем было наплевать на то, что Элеонора Георгиевна умерла. Всем, даже ее сыну,
который со скучающим видом разглядывал привезенный им траурный венок. Не говоря
уже о старой мымре Голицыной, томно прикладывающей пожелтевший от времени
батистовый платочек к совершенно сухим глазам. Молодого же мужчину в
щеголеватом пальто она в расчет не брала, он тут был явно человеком посторонним
– Аня решила, что он секретарь Эдуарда Петровича, потому что стоял немного в
отдалении и вид имел крайне озабоченный.
Пока Аня плакала, к траурной процессии (если четырех человек
у могилы можно назвать процессией) присоединился еще один мужчина: высокий
худой старик с серьезным аскетичным лицом. Он молча кивнул Голицыной,
поздоровался за руку с Эдуардом, скупо улыбнулся Ане, но вместо того, чтобы
встать рядом со всеми, шагнул к гробу, вынул из-за пазухи белоснежную розу на
длинном стебле, положил ее у лица бабуси, прошептал что-то короткое: то ли
«прости», то ли «прощай», после чего быстро развернулся и зашагал прочь.
Минутой позже его худая спина скрылась из виду.
Сразу после этого Эдуард дал знак могильщикам, чтобы
приступали.
Гроб заколотили, опустили, закидали землей. Не было ни
торжественных речей, ни горьких причитаний, ни прощальных поцелуев в лоб, все
молча кинули на крышку по горстке земли и отошли, давая возможность могильщикам
заняться своим делом.
Когда на месте ямы образовался небольшой холмик мерзлой
земли, все посчитали похороны завершенными.
– Эдик, дружочек, – заговорила Голицына своим
противным дребезжащим голосом, – ты поминки где будешь делать?
Эдуард Петрович нахмурился, видимо, об этом он даже не
подумал, но быстро нашелся – достал из кармана портмоне, вынул из него сто
долларов и протянул их старухе.
– Лизавета Петровна, вот вам деньги, помяните матушку
без меня. Я видел тут неподалеку небольшой ресторанчик, попрошу своего шофера
вас туда отвезти… Потом он вас домой забросит…
Голицына хищно схватила предложенную сотню, молниеносно
спрятала ее в карман и сладко запела:
– Спасибо, сынок, спасибо. Дай Бог тебе доброго
здоровья… Помяну матушку твою, подружку мою ненаглядную, помяну, не сомневайся…
Но Эдик ее сладких речей слушать не стал, он сделал движение
рукой – мол, не стоит благодарности, резко развернулся и направился к стоящему
в сторонке молодому человеку. Аня зачем-то потащилась следом за ним. Уж не
затем ли, чтобы рассмотреть красавца поближе?
– Вы кто такой? – с места в карьер начал Эдуард.
– Меня зовут Петр Моисеев, – отрекомендовался
парень, – я адвокат вашей покойной матушки…
Значит, не секретарь, а адвокат! С ума сойти! А какой
красавец вблизи оказался!
– Фамилия известная, – хмуро кивнул бабусин
сын. – Это ты Цаплю защищал? И Германа?
Петр не ответил, только с достоинством кивнул, а Эдуард
Петрович продолжил:
– И зачем матушка тебя наняла, такого ушлого?
– Она оставила завещание…
– Понятно. Только для этого достаточно нотариуса, зачем
ей понадобился видный столичный адвокат?
– Элеонора Георгиевна наняла меня на тот случай, если
вы надумаете его опротестовать.
– Я? – сощурился Эдуард.
– Не вы лично. Вас она как раз и не имела в
виду… – Адвокат строго сжал губы, став сразу серьезнее и старше. –
Другие члены семьи.
Аня обалдела. Другие? Значит, кроме Эдуарда Петровича есть
еще кто-то?
– И кому же матушка завещала свое добро? – хмыкнул
Эдуард.
– Я зачитаю завещание завтра в два часа дня в своей
конторе, – он протянул ему визитку с вензелями, – здесь указан адрес
и телефон. Так что милости прошу.
– А остальные знают?
– Моя секретарша сегодня обзвонит всех членов семьи,
указанных в завещании. Кто пожелает, придет… – И тут он впервые посмотрел
на Аню. – Вас, Анна Вячеславовна, я так же прошу явиться, и вам Элеонора
Георгиевна кое-что оставила.
После этих слов красавец адвокат протянул еще одну визитку,
на этот раз Ане, улыбнулся и, вежливо попрощавшись, удалился. Эдуард Петрович
проводил его задумчивым взглядом, потом встряхнулся и спросил:
– До дома подбросить?
– Я еще посижу тут… – Аня опустила глаза и почти
беззвучно добавила: – С бабусей…
– Замерзнешь, дурочка.
– Я не долго.
Он сокрушенно покачал головой – не ясно, осуждающе или
сочувствственно, – а затем ушел, даже ни разу не оглянувшись.
Оставшись одна, Аня облегченно вздохнула (как бы ни был к
ней добр грозный дядька Эдуард, а все равно в его присутствии она зажималась),
подошла к могиле, присела рядом с ней на корточки, вынула из кармана банку
вареной сгущенки, поставила ее рядом с венком и, не медля более ни секунды,
побежала в сторону ворот – через десять минут от них отходил льготный автобус.
